потрафляя низменным своим вкусам и самозабвенно предаваясь всяческим порокам столичной жизни. Со временем, перепробовав все виды обычных безумств и пресытившись ими, он пристрастился к охоте за невинностью и, соответственно, за девственницами; нескольких девушек уже успел погубить, средств, чтобы не упустить добычу, не жалел и обыкновенно терзал ее, пока не надоедало или пока не спадал зуд наслаждения, или пока новое личико не попадалось ему на глаза, – тогда он легко избавлялся от своих жертв, бросая их на произвол судьбы, ведь находил он их только среди тех, кого мог заарканить петлей купли-продажи.
Подытожив все эти сведения, миссис Коул заявила, что типы такого сорта всегда были законной добычей и было бы грешно не порастрясти его хорошенько на нашем рынке, что, по ее убеждению, такая девушка, как я, в любом случае и при любых условиях слишком хороша для такого джентльмена.
В назначенное время она отправилась к нему в один из богатых адвокатских кварталов, где он жил в апартаментах, обставленных со всей пышностью и особой склонностью ко всяческим удобствам роскоши и наслаждений. Он ее уже поджидал и, быстренько покончив с теми делами, что служили лишь предлогом, после долгих расспросов о ее делах (миссис Коул поведала, что они совсем пришли в упадок), о прислуге, о ее ученицах и приживалках, в конце концов заговорили обо мне. Тут миссис Коул, великолепно играя роль незлобивой старой сплетницы, у какой что на уме, то и на языке, сочинила ему очень правдоподобную сказку про меня, время от времени украшая ее такими искусными находками, как простодушные упоминания о моей скромности, похвалы моему ангельскому характеру, – все это джентльмен воспринял так, как то и соответствовало намерениям миссис Коул, как нельзя лучше скрывшей собственную догадливость о намерениях джентльмена. Это вынудило его пойти на крайность и намекнуть на свои планы и виды относительно меня, замечу, это стоило ему больших усилий и лишь после долгой путаницы удалось ему втемяшить старухе в башку, о чем он толкует (миссис Коул притворялась непонимающей ровно столько, сколько ей было нужно); не желая быть принятой за какую-нибудь драконшу добродетели, которые в одночасье вспыхивают негодованием и раздражаются очень и очень подозрительными криками возмущения, она поступила разумнее, прикинувшись простой, доброй сердцем женщиной, которая вреда не делает и, честно зарабатывая хлеб свой, создана из того податливого и гибкого материала, работая над которым можно своего добиться, тем более человеку такому тонкому и искусному, как мистер Норберт. Благодетельница моя, тем не менее, повела дела столь ловко, что понадобилось три или четыре встречи, прежде чем ему удалось заручиться хотя бы ее благоволением и надеждой на помощь, без которой (как он убедился после бесплодных попыток добиться моего расположения письмами, записочками и прочими лобовыми атаками) ему до меня не добраться, что тут же повысило мою привлекательность в его глазах и, кстати, цену мою тоже.
Не мысля, однако, затягивать все эти затруднения до такой степени, чтобы появилось время для поразительных открытий и крайне нежелательных для ее плана случайностей, миссис Коул сделала вид, будто покорена его натиском, обещаниями и, самое главное, головокружительной суммой, какую она же вынудила его назвать, и согласилась помогать ему во всем, так все искусно обставив, что ему и в голову не пришло усомниться, будто чистые руки этой добродетельной женщины хоть когда-нибудь касались такого сорта делишек.
Так что, потаскав его как следует по всем кругам сложностей и трудностей, что необходимо для повышения цены той награды, к какой джентльмен стремился, она довела до того, что он прямо-таки помешался на маленькой прелести, обладательницей которой я якобы была, и так рьяно стремился прибрать ее к рукам, что даже не позволил миссис Коул продемонстрировать великое ее мастерство повелительницы людских душ: он сам все сделал для того, чтобы поглубже заглотнуть крючок, не требуя даже наживки. Нельзя сказать, что мистер Норберт во всем был так близорук или что ему плохо ведома была столица и – по собственному опыту – та самая часть ее, с которой он ныне столкнулся; вовсе нет, только нашим союзником он сам сделал собственную страсть, которая ослепляла и пришпоривала его, заставляя гнать прочь всяческую осторожность или подозрение как препятствия на пути к ожидавшему его наслаждению. Впопыхах одолевая препятствия, летя сломя голову, понукаемый миссис Коул, он, в конце концов, уже поздравлял себя с тем, что приобрел вымышленную мою драгоценность почти за бесценок: всего за каких- то триста гиней мне да еще сто посреднице – мизерная плата за все страдания, за угрызения совести, какие милая старушка из-за него испытывала первый раз в жизни. В оговоренную сумму, каковая должна быть выложена сразу же по предъявлении клиенту товара, то есть меня, не входили совсем не мелочные подарки, сделанные по ходу переговоров, пока я в подходящие для того часы ненадолго появлялась в его обществе. Просто удивительно, как мало требовалось, чтобы мне – чуть-чуть приукрасив природную склонность к целомудрию – выглядеть в его глазах девственницей: весь мой облик, все движения мои, казалось, источали невинность, которую мужчины так истово требуют от нас только для того, чтобы доставить себе удовольствие уничтожить ее, совершая при том со всеми своими умениями, с горечью следует признать, бездну ошибок. Когда все статьи договора были полностью согласованы, а оплата должным образом обеспечена, ничего не оставалось, как исполнить самое основное, что сводилось к моей полной отдаче в его распоряжение: он мог использовать меня, как хотел. Правда, миссис Коул и тут кое-что выторговала, скажем, отказ от того, чтобы все это устраивать у него дома: она все так ловко обернула, что он сам страстно убеждал ее исполнить его горячее желание – завершить эту бледную тень свадьбы в ее, миссис Коул, доме. Та поначалу, разумеется, и думать о том не думала, чтоб устраивать в нем такое… она б и за тыщу фунтов не хотела, чтоб прислуга или, там, ученицы про такое дознались… имя доброе, единственное ее сокровище потеряло бы на веки вечные… С такими вот причитаниями даровано было согласие. Итак, ночь была назначена с учетом нетерпения, в какое клиент впал окончательно, хотя миссис Коул не упустила ни единого указания, не забыла ни малейшей детали при подготовке, с тем чтобы я могла с честью выйти из этой игры. Я имею в виду внешние признаки моей девственности, хотя мне, от природы наделенной миниатюрностью и узостью тех органов, которые становились реквизитом в спектакле, не пришлось прибегать ни к каким вспомогательным накладкам, которые используются в нашем ремесле для придания достоверности картине и которые легко обнаружить самой обыкновенной горячей ванной. Что же касается необходимых кровавых симптомов прорыва, которые, если и не всегда, но как правило его сопровождают, то миссис Коул посвятила меня в тайну своего собственного приспособления, какое просто не могло подвести и о каком мне еще предстоит рассказать.
К приему мистера Норберта все было приготовлено и устроено. И вот в одиннадцать часов, под покровом ночи, со многими предосторожностями, в глубокой тайне он был встречен самой миссис Коул и ею же препровожден в спальню, где на старомодной ее кровати возлежала я, совершенно раздетая. Если и не страхи настоящей девственницы, то уж во всяком случае страхи существа вовсе потерянного овладевали мною, что придавало мне вид застенчивый и стыдливый. Именно такой вид и бывает у невинности и целомудрия, так что отличить от них мой облик было бы трудно даже глазом менее заинтересованным, чем у моего обожателя, уж позвольте звать его так, поскольку обычная в нашем ремесле кличка «
Как только миссис Коул произнесла все старинные заклинания, положенные в тех случаях, когда молодых женщин впервые отдают во власть мужчины, и вышла, оставив нас в своей комнате одних (между прочим, по просьбе мистера Норберта комната заранее была ярко освещена, очевидно, он предполагал провести куда более тщательный осмотр, чем тот, что у него на самом деле получился), гость, еще одетый, подскочил к кровати, где я зарылась с головой в одеяла, не сразу и не без борьбы – стянул их и, добравшись, прильнул к моим губам; сопротивление мое было так подлинно, что, пожалуй, у фальшивой добродетели поцелуя было добиться труднее, чем у настоящей. От губ он перебрался к груди, защищаясь, я кусалась и царапалась, как кошка, он же, устав от моего сопротивления, видимо, решил, что лучше разбираться со мной лежа рядом, а потому скоренько скинул с себя одежду и залез в постель.
Украдкой оглядев его, я сразу же поняла, что от этого человека нечего ждать мощи и усердия, какие обычно необходимы для штурма невинности: тщедушная фигурка его скорее принадлежала утомленному ветерану-инвалиду, вынужденному тянуть лямку жаркого этого дела, чем рвущемуся навстречу битве молодцу-добровольцу.
Едва ли тридцати лет, он уже успел растранжирить силу желаний, сведя ее к позорной зависимости от искусственных подстегиваний, почти никак не подкрепленных природной мощью тела, изнуренного и истерзанного донельзя раз от разу повторяющимися излишествами утех – они действовали на источники его
