любил опер это время суток, очень не любил. Встреча умирающего дня и зарождающейся ночи всегда наполняло его сердце смутной тревогой и непонятным беспокойством. Ничего конкретного, но именно это и угнетало.
Порывшись в письменном столе, он прикарманил красивый брелок в виде хрустальной туфельки:
(— чего хорошей вещи пропадать, лучше девушке подарю)
Затем перелистал толстый ежедневник покойного Ерофея, размерами напоминающий амбарную книгу. Было заполнено страниц десять, но чувствовался ожидаемый размах. Масса телефонных номеров с сокращениями — с этим еще придется поработать, ужас как неряшливо и неразборчиво. А вот и перечень последних коммерческих достижений, актив и пассив материальной жизни, бухгалтерия бытия, так сказать:
11 августа
У Махеша в общаге МИСиСа приобрел 10 картриджей для ксерокса FC-2 no 40. Сдал Мишуровскому по 55 (+ 150) Получил заказ еще на 20 штук.
12 августа
Отдыхал с девушкой(— 20)
13 августа
Купил у Акодиса компьютер IBM PC AT-286 с узким принтером, сдал Сергею-452 (+ 200) Купил триста баксов по 35, продал по 45 (+100)
14 августа
Довез сладкого лоха из Шеремуги до Интуриста (+100), минус бензин
Прямо-таки дневник начинающего коммерсанта. Наш пострел везде успел. Что это за Сергей-452? Наверное, первые цифры телефона. Плюсы в скобочках похожи на доход от сделок, наверняка не в рублях. Ишь, жмотяра, не особо на девушку потратился. Хотя оно и правильно. Так на ком же столь опрометчиво ты пытался нажиться в последний раз?
Если честно, Малючков и сам не понимал, зачем остался в квартире. Еще раз все перерыть в поисках пропущенных улик? Едва ли. Поживиться? Тоже вряд ли. Ерофеевскую валютную заначку уже извлекли из- за батареи, мало-мальски ценные вещи переписали, да и что он, в конце концов, мелкий жулик? Ну, бывает иногда, но вводить в систему… Слышал тут недавно шуточку про рваческий менталитет. Так вот, это не о нем.
Опер подошел к музыкальному центру. Хороший, много разных кнопочек. Домой бы такой заиметь, а то жена ноет:
— На CD особо чистый звук, музыка лучше звучит.
Подумаешь, ценительница прекрасного, лучше бы тщательнее шницели отбивала, а то жесткие, как подошва.
Рядом с центром, почему-то на тарелке с остатками жареной картошки, лежала коробка от аудио диска с названием СНЫ и ТЕНИ. На обложке чья-то рука держала красивую розу, причем шипы насквозь протыкали ладонь. Оррригинальио! Опер только покачал головой и включил музыку. Из динамиков понеслось:
Надоело то надоело, да куда деваться? За границей его, поди, никто не ждет. Да и что он им скажет:
— My name is… Где у вас тут жулики прячутся?
Так что придется здесь пахать-куковать, тяжелую копейку рубить. Да и виски дерьмо. Да и девчонки у нас гораздо лучше!
Малючков устало прилег на диван, но вот ведь профессионализм — в голове постоянно прокручивались обстоятельства преступления:
(— здесь наверняка сидел убийца, уже все решив, обдумывая план или отдыхая после «дела», говорят, вещи хранят биополе — увы, чтобы его «прочесть», нужны иные способности, чем у ординарного оперуполномоченного)
Но скорее всего, никакое поле опера не интересовало, ни био, ни пшеничное, просто столько потрачено нервов, столько неприятных событий за два дня. Столько трупов, и не аккуратненьких, с маленькой дырочкой в черепке или области сердца, а тухлых, изувеченных, некрасивых. Вот тебе и Распутин, мать его так, перестарался. В какое дерьмо помог вляпаться, не разгрести.
Глаза потихоньку слипались, погружая Малючкова в полудремотой состояние, очертание комнаты стало меняться и плыть, как пригвожденный скат. Вот уже маленькая подушечка удобно пристроилась под щеку, вот уже раздался первый, предварительный полухрап.
СОН ОПЕРА
На закате дня удлиняются тени
Они ползут, они играют с нами
На закате дня к нам приходят виденья
Рожденные последними лучами
Он медленно шел по раскаленной мощеной улице какого-то странного города — вроде южного, но одновременно и сильно не похожего на Сочи или Гагры, где оперу раньше удавалось бывать в отпусках( раньше, когда чертовы кооператоры совсем не распоясались). Сначала шел один, а потом навстречу стало попадаться все больше и больше нищих в вонючих лохмотьях, калек и убогих. Некоторые из них сидели на кучах щебня по обочинам и ели какую-то омерзительную снедь из грязных узелков. Иногда они подходили к зловонным мусорным кучам, ловко выковыривая оттуда всякую дрянь крючковатыми палками. Периодически попадались слепцы, грозно громыхавшие деревянными башмаками, подбитыми гвоздями. Тяжело шаркали больные неведомым недугом с бледными отечными лицами и матерчатыми туфлями на опухших ногах. Скоро этих несчастных стало так много, что приходилось буквально продираться через них, ибо очень надо было дойти туда, откуда они пришли. Очень-очень.
(— вот бы их всех убить, чтобы под ногами не путались) — неожиданно для себя подумал опер и еще более неожиданно встречные прочли его мысли. Они начали кричать, брызгая слюной, стучать палками и грозиться. Пришлось перестать так думать. Толпа болтала на каком-то цыганском наречии, что-то обсуждая и азартно жестикулируя. Все, что разобрал Малючков — имя какого-то Эмиля, произносимое со злой усмешкой.
Внезапно люди исчезли или остались за спиной — опер предпочел не оглядываться. Справа потянулись унылые безжизненные дома с пыльными чахлыми деревцами, слева — двухметровый каменный забор. Булыжники мостовой трещали от нещадного солнца, не так давно прошедшего зенит, а под ногами валялись части домашних животных: свиные головы, бычьи внутренности, лошадиные копыта… Иногда попадалось коровье вымя, иногда — раздавленный индюк, иногда — безголовая туша с вывороченными кишками. От всего этого мяса шел столь жуткий смрад, что хотелось зажать ноздри. Один раз Малючков даже поскользнулся на лужице еще не засохшей крови и упал, ткнувшись носом в чьи-то вонючие потроха.
Скоро дорога расширилась и уперлась в площадь. Посредине возвышалась виселица, на которой болтался обезображенный труп:
(— наверное, базарный вор. вот как с этими негодяями надо разбираться)
Над трупом усердно трудились крикливые вороны, вырывая по кусочкам чуть протухшую плоть. Видимо, во время пыток, у висельника вырвали сердце и отрезали кисти обеих рук и все это добро положили на большое серебряное блюдце, причем сердце лежало в ладони левой кисти, покрытое кистью правой. Блюдо стояло рядом с виселицей и над ним роем кружились жирные зеленые мухи. Не каждый день их баловали подобным деликатесом!
На площади царили такие же мертвое тишина и безлюдье, как на последнем участке дороги. Лишь в отдалении гулко слышалось то ли мерное цоканье копыт, то ли скрежет ногтей по камням. Скорее, последнее, ибо откуда-то из полуденного марева появились три огромных кота. Гнусно мурлыкая и облизываясь, словно после обеда новорожденными мышатами, они направились к сочному «гамбургеру» из мертвечины. Двум совершенно одинаковым черным муркам полагались кисти рук, а их главарю, на шее которого, словно амулет, «висело» белое пятно — сердце висельника. В этом распределении благ Малючков
