начинается сразу после революции и заканчивается в наши дни. А я играю одновременно и мать героини, и ее саму. Там сложная любовная и семейная история, где все переплелось, и судьба моего персонажа и трагична, и прекрасна.
А кто ваш партнер? - спросил Платонов. - Кто режиссер? Оператор? Кто пишет сценарий или он уже готов?
Он не имел почти никакого представления о тех людях, которых она начала ему называть, просто ему нравилось, как блестели глаза Анастасии, как она загоралась, когда заговаривала о любимом деле.
А потом опять были танцы, легкая болтовня, касания друг друга. Потом замечательный кофе (Владимир Павлович махнул рукой и на сердце, и на сон) с фантастическими пирожными - здесь французам нужно отдать должное, никто их так и не превзошел.
Целоваться они начали еще в такси по дороге домой, хотя Платонова страшно смущал водитель его возраста, который недружелюбно посматривал на них в зеркало заднего вида. Но потом ему стало наплевать и на водителя, и на его недружелюбие.
А как они целовались в лифте! Никак не могли отпустить друг друга, как будто им было всего тридцать на двоих, да и тогда Платонов так не целовался! Кабина уже стояла на восьмом этаже, а они все никак не могли остановиться, пока кто-то снизу не застучал ногами в железную дверь и не начал ругаться. Тогда они наконец открыли дверь, совершенно захмелевшие выбрались на площадку и начали опять, и, наверное, все произошло бы прямо здесь, но звонок телефона из квартиры Анастасии остановил их.
Она потрясла головой, пытаясь прийти в себя, с трудом нашла ключи, с трудом открыла дверь, с трудом дотянулась до телефона.
Звонили явно с киностудии, во всяком случае, по ее актерским делам. Анастасия сбросила дубленку и шарф прямо на пол в коридоре и прошла в комнату в поисках ручки и бумаги:
Во сколько? - переспросила она. - А репетиция? А на грим?
Прошло всего чуть больше минуты с момента, как они услышали звонок, но очарование момента было разрушено, если не насовсем, то довольно сильно. Владимир Павлович опять почувствовал свой возраст, застеснялся истончившейся до прозрачности кожи рук и испугался, что вдруг у него ничего не выйдет.
Он поднял дубленку и шарф, тщательно отряхнул их, сам не понимая, что подсознательно просто тянет время, пытаясь дождаться возвращения Анастасии. Повесил одежду на вешалку и собрался уходить, когда она внезапно появилась в двери.
Володя, ты куда?
Она в первый раз так назвала Платонова. Он поднял глаза и только сейчас обратил внимание, какие разрушения ее костюму причинил ей в лифте и на лестничной площадке. Ее это нимало не смущало, а вот он смутился.
Я на минуту зайду к себе - переодеться, - быстро придумал Владимир Павлович. Он показал на свой черный костюм и галстук. - Ужасно глупо сидеть у вас при параде, я буду чувствовать себя, как рояль в.
Он хотел сказать «в спальне», но в последнюю секунду решил, что получается несколько двусмысленно, и продолжил не очень удачно:
. лесу.
Она посмотрела на Владимира Павловича несколько удивленно, не поняв заминки. Но женским чутьем уловив его робость, решила подбодрить и сказала, не думая, что это звучит еще двусмысленней, и не замечая переходов с «ты» на «вы» и обратно:
Хотите, я вам свой халат дам? Ты в нем был такой замечательный.
Он отказался наотрез, жестом остановил ее, собравшуюся провожать гостя, и направился к себе. Замешкался на секунду в ее прихожей, подошел к своей двери, постоял несколько мгновений, потом перекрестился и вошел.
Глава 53
Она тоже переоделась в самый свой лучший и красивый халат, поставила на стол что- то легкое и села в ожидании. Прошло десять минут, двадцать, полчаса. Анастасия начала тревожиться, но идти к нему ей было неудобно. Запал пропал и у нее, и если прийти самой, могло остаться ощущение, что она просто навязывается. Но ей не сиделось на месте.
Наконец она встала, решительно пересекла лестничную площадку и толкнула дверь.
Платонов лежал на полу прямо в коридоре. Он не успел переодеться, только снял пальто. Голова была неестественно повернута, и если бы не это, можно было бы подумать, что он просто спит здесь на грязном коврике.
Не охнув, не заплакав, а как-то окаменев, Анастасия вернулась к себе и вызвала «скорую». Те ехать не хотели, особенно когда услышали возраст больного, но она настояла, так и не сказав им правды и все еще на что-то надеясь. Потом вернулась, села на тумбочку для обуви и просидела неподвижно, глядя на Владимира Павловича до самого приезда врачей.
Он лежал с открытыми глазами, а она не знала, когда их положено закрывать - сейчас или позже, - все-таки ей было не очень много лет, и похорон в ее жизни было раз-два и обчелся. Анастасия смотрела в его светлые глаза: покой, а не страдание было на лице Платонова, и понимала, что ей больше не удастся себя обманывать, что та опасная и сладкая игра, в которую она играла с этим человеком последний месяц, завела ее слишком далеко.
Она была по-настоящему хорошей актрисой, а это значит как минимум, что она безоговорочно верила в то, что сама сочиняла, и придуманный мир становился ее реальной средой обитания. История, начавшаяся с легкого флирта с симпатичным пожилым соседом, продолжившаяся проделками в стиле Маты Хари, сейчас, как она начинала понимать, оказалась гораздо серьезней и важней для нее, серьезней и важней, чем ей хотелось бы.
Медицина признала инфаркт.
- Ваш папа умер, - обыденно сказала высокая пожилая женщина в очках с толстыми линзами, провозившись минуты две возле тела Платонова. - Вам надо труповозку вызывать.
Анастасия тупо кивнула, не очень понимая, что ей говорят. Тогда женщина сама позвонила куда-то и буквально через пятнадцать минут приехали двое крепких ребят и, положив тело Владимира Павловича на одеяло, быстренько запихнули в лифт, а потом в машину.
Анастасия, набросив пальто, спустилась вниз, попросила координаты больницы и морга. Бумажку с телефоном сунула в карман и обнаружила там неизвестно откуда взявшийся конверт. На конверте ничего не было написано, но, вытащив вложенную бумагу, она прочла первую строчку:
«Милая Настенька, если Вы читаете сейчас это письмо, то, значит, одна из моих гипотез оказалась верна, и я уже умер. Простите меня за это.»
Слезы брызнули из ее глаз, она отвела руку с письмом за спину, боясь испортить его потоком, льющимся из глаз, бросилась к лифту и поднялась на восьмой этаж. Опасливо покосившись на дверь в квартиру Платонова, она прошла к себе, умылась, тщательно вытерла глаза и начала читать.
«Милая Настенька, если Вы читаете сейчас это письмо, то, значит, одна из моих гипотез оказалась верна, и я уже умер. Простите меня за это. Если все это так, то впору вообще разочароваться в людях. Где-то, когда-то наш с вами приятель Федор Иванович Тютчев написал:
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя...
А мне хочется вслед за одним моим знакомым профессором спросить:
А лично для Вас вот что я приготовил:
