Оставалось одно — итти на посадку...
Антонов выключил все моторы. Стало тихо. Люди боялись вспугнуть криком непривычную тишину. Самолет стремительно летел вниз, на растущие торосистые громады. Затем помнится, как застреляли на приземлении два мотора, самолет запрыгал по льду, равномерное журчание моторов сменил оглушающий треск ломающейся снасти.
...И все затихло.
Первым очнулся Тиминский. Его отбросило при ударе в угол, к приборам, и придавило кресло. Рядом поднимался Антонов. Громко звал Чубрикова. Он и тут не удержался, чтобы не пошутить.
— Эй, кто живой?! Слазьте, приехали, станция!
Они прежде всего бросились осматривать машину.
Минут через пять Тиминский докладывал пилоту:
— Поломы небольшие, можно исправить. Труднее будет подняться.
— Да, подняться нелегко, — согласился Антонов, — но если сели, как-нибудь оторвемся.
Площадка вокруг самолета заполнена ледяными горами. Какая-то гигантская сила нагромоздила их друг на друга и оставила в самых причудливых напряженных фигурах. Казалось, только на минуту затихло море, сейчас снова взбунтуется спокойный лед и пойдет гулять по арктической воде.
Их забросило в южную часть Байдарацкой губы. Далеко впереди горизонт окаймлен горной цепью, сползающей в море. Дика Байдарацкая губа, пустынны ее побережья. На сотни километров нет даже рыбацкой промысловой избушки, редко, только летом, подходят к Байдараку кочевники-ненцы.
Туман рассеялся незаметно. Воздух стал чистым, прозрачным. Люди торопились, кое-как исправляли сломанное при посадке. С моря неслась солоноватая свежесть, а за ней пришла буря. Ветер отчаянно налетал на звонкий корпус самолета, несся дальше, пока не встречал грозное препятствие — горы, тогда в бессильной злобе крутил на губе бешеный вихрь так, что трудно было устоять на ногах.
Не могло быть и речи о полете. Люди спрятались от ветра в кабину, молча лежали на мерзлых оленьих шкурах, вслушиваясь в разговор вьюги.
Пилот достал продовольственный ящик, там лежало несколько плиток шоколада и килограмма полтора сушки. Каждый получил свою долю.
Прошла ночь, кажется, никто не проронил слова, каждый думал о своем. Утром закончили все, что было из продовольствия.
А если не стихнет буран еще несколько суток?
Нужно было что-то предпринимать. Антонов молча взял винчестер.
— Пойдем, может, убьем тюленя, — предложил он Тиминскому.
— А я? — спросил Чубриков.
— Будешь ждать нас здесь... Давай знать о себе выстрелами. Только не усердствуй, патронов мало.
Они пошли, спотыкаясь о напористый ветер, и скрылись за ледяными торосами. Чубриков занялся починкой радиоприемника. Изредка он выходил из самолета и стрелял в воздух. Ветер глухо доносил ответный треск двух винчестеров.
Прошло несколько часов мучительного ожидания. Становилось темно. Чубриков еще раз дал сигнальный выстрел. Совсем близко последовал одиночный сухой треск.
«Берегут патроны», — подумал он.
Следом за выстрелом пришел Тиминский.
— Антонов где? — еще издалека кричал он.
— Не знаю, не приходил!
Они ожесточенно палили в воздух, пока не израсходовали последний патрон. Ответа не последовало.
— Мы разошлись совсем недалеко отсюда, я все время слышал его сигналы, затем все смолкло. Пытался искать — ничего не вышло.
— Я пойду, — горячился Чубриков.
— Куда?
— Искать пилота.
— Бесполезно, потеряешься сам. В двух шагах ничего не видно. — Тиминский почти силой втолкнул Чубрикова в кабинку. — Надо ждать утра!
Ночь была беспокойнее прошедшей. Тревога за товарища не давала сомкнуть глаз. Тиминский сидел уткнувшись подбородком в колени. Чубриков потянулся к приемнику, надел наушники, бесцельно крутил регуляторы. Сквозь визг в наушники слышалась музыка, где-то далеко пел женский голос...
«...Вот, там, в Омске, в клубе, где вечерами часто собиралась молодежь, кто-нибудь садился за пианино, и... тра-ля-ля-тра-ля-ля... весело звучала мелодия, а иногда пела Нина. Так хорошо пела, кажется, всегда бы слушал...
...Но почему холодно? Ветер забирается за ворот, леденит тело. Закройте дверь, сквозит...»
— Ты чего?
Чубриков встрепенулся. Совсем близко заботливое лицо Тиминского.
— Понимаешь, вспомнился Омск. Придет же такая блажь в голову!
Чтобы согреться, они теснее прижались друг к другу. Тиминский рассказывал:
— Тебе впервой, а мы с Антоновым не раз в таких переделках бывали. Всегда сходило благополучно. Вот в гражданскую войну били в Средней Азии беляков. Порой совсем, думаешь, крышка — погиб. Нет, ведь вывернешься!.. С Антоновым лет пятнадцать летаем, хороший пилот, любит воздух... — он остановился не в силах продолжать рассказ. Тревога о боевом товарище снова захлестнула пуще прежнего. Где Антонов?
В окна пробивался сквозь крутящийся снег мутноватый рассвет. Оба выпрыгнули из самолета, нетерпеливо всматривались вдаль, куда ушел Антонов. Разошлись в разные стороны на поиски и ни с чем возвратились... Ветер несколько стих, но суровее становился мороз. Чтобы немножко согреться, разожгли примус.
Когда снова собрались на поиски, из-за громадной ледяной глыбы по правую сторону самолета показалась фигура. Человек еле передвигал от усталости ноги.
— Антонов! — пронзительно закричал Чубриков.
Оба бросились навстречу пилоту.
Прошел еще день. Наступила ночь. Ветер с новой силой рвет самолет. Он гудит сильнее, чем все три пропеллера. Пьют по порции спирта и вконец утомленные долгим бодрствованием крепко засыпают...
Опять утро и опять буран. Но уже утихающий, ровный. Ветер теперь дул, низко прижимаясь к земле, начисто подметал белесые просторы.
На стоянке оживление, пробуют моторы. Опять радостно загудели три пропеллера, в их ровном перестуке таилась надежда на избавление из ледяного плена.
Моторы в порядке. Тиминский и Чубриков, вымазанные до неузнаваемости, разогревают масло.
Небо очистилось от туч. Сквозь расступившиеся облака бурно блеснуло яркое солнце, оно искрилось на льду, слепило глаза. Скоро можно лететь. Но куда?
Запасы горючего подходили к концу. Кое-как отремонтированные после неудачной посадки части самолета грозили новыми авариями. Лететь к Вайгачу опасно, почти невозможно.
Среди поющего, холодного зюйда люди намечали путевку машине.
— Итак, выход один, — говорил Антонов, — реально ли лететь к Вайгачу, если даже забыть о скромных запасах горючего? По-моему нужно попытаться взять старт и итти на Обдорск.
Да, выход оставался один. «Л-105» должен пойти не во льды, а в тундру, к людям в поселки. Каждому из экипажа было не по себе. Не привыкли они бросать начатое дело.
Угрюмые разошлись по своим местам, как-то особенно нудно, с плачем рванулись в невидимые круги пропеллера. Самолет задрожал, минуту задержался, словно приготовляясь к взлету, затем с усилием
