Дюк Эллингтон Бридж. Новелла

Президент, как ты думаешь?

Все это он говорил уже дрожащим голосом, но все равно не без удовлетворения, даже своего рода гордости. Быть может, гордость относилась к завоеванной в боях республиканской форме правления на его родине. Кузина, как выяснилось, когда они прощались, настойчиво повторяла, что у них была детская любовь, однако простодушный Мануэль решил, что это шутка.

— Детская любовь, — повторил Мануэль несколько раз, сжимая кулаки. И прошептал что-то вроде всерьез такими вещами не шутят, так, во всяком случае, понял Володя.

Володе показалось, что юноша воспринял дело как-то даже слишком спокойно. Мануэль пошел к себе в номер и скоро вернулся с двумя бокалами дайкири, в которых белого рома было больше обычного. Я убью его, сообщил Мануэль, резким жестом выбросил на песок пластмассовую соломинку и решительно отпил солидный глоток, хотя обычно пил мало.

— Кого? — не понял Володя.

— Ее жениха. — Что ж, недаром революционер.

— Но тебя посадят в тюрьму, — сказал рассудительный Володя.

— Меня? — удивился Мануэль, видно, эта мысль не приходила ему в голову. — А, ты не понимаешь, Володимир, я не сам убью, я найму человека. Это не стоит много денег.

Володя замолчал. Пушок на подбородке Мануэля светился в косых лучах уже опускавшегося за Потомак солнца. А ведь, пожалуй, убьет, подумал Володимир. И вспомнил отчего-то Андрюшу Пожарского, с которым и сам хотел некогда разделаться. И негра на пороге отеля, лежавшего в луже крови… Мануэль допил свой дайкири, поставил пустой бокал на стол, по которому были разбросаны игральные карты и ползали муравьи. И молча отвернулся, даже не кивнув Володе. Хлопнула дверь соседа, ключ повернулся в замке, на посыпанной гравием песчаной дорожке послышались удаляющиеся шаги.

Мануэля не было два дня, потом стало известно, что его тело обнаружили под мостом Duke Ellington Bridge. Полицейские установили, что он всю ночь сидел в стриптиз баре на Dupont Circle, очень много пил, скандально и грубо приставал к девушкам-танцоркам, не желая платить, а под утро ушел. Тело нашли в прибрежных кустах в rock-creek-park. На нем было много гематом, правая рука сломана. Избили Мануэля до смерти или он покончил собой, следствию установить не удалось. Впрочем, в заключении, поступившем в университет, утверждалось второе.

14

Володе трудно было поверить этой версии. Убить себя из-за измены кузины, которую знал с того времени, когда они вместе сидели на горшке, казалось ему, по меньшей мере легкомысленным. Мексиканцы же — не цыгане, хотя тоже с юга. Представление об особой горделивости цыган в половых вопросах он вынес из повести Мериме о Кармен, а также из Пушкина, хоть там выходило наоборот: как раз цыгане посоветовали ревнивцу Алеко уйти, оставь нас, гордый человек, что-то в этом роде. Нет, в самоубийстве из-за любовных дел с женщинами чудилось Володе что-то оперное и пошловатое, на публику. Конечно, Мануэль был еще очень юн, на пять лет моложе Володи, но он был из приличной семьи, воспитанный и образованный человек, а поступить так с собою, когда у тебя все впереди, было непостижимо глупо. К тому ж католическая церковь считает самоубийство смертным грехом.

На похороны Мануэля Володя попасть не смог: приехали родственники и забрали тело. В закрытом гробу, потому что тело долго пролежало в муравейнике. И вещи. А через два дня за стенкой уже жила какая-то провинциальная толстая американка в веснушках. Володя сразу ее невзлюбил. И не из-за веснушек, которые, впрочем, ему тоже не нравились. Но прежде потому, что она бесцеремонно заняла место Мануэля. А еще потому, что, едва она появлялась из комнаты на их общей веранде — разделяла их только низенькая перегородка — вокруг нее мигом образовывалась груда мусора: обрывки бумаги, — она имела привычку мелко рвать исписанные листочки и бросать клочки на пол, — обертки от сникерсов, крошки картофельных чипсов и горы банановых объедков. Мануэль же был очень чистоплотным, следил за собой, брюки всегда отглажены, чистые рубашки, подчас от него очень вкусно пахло.

Володя успел подобрать несколько кассет Мануэля, которые в спешке обронили его родственники. Он слушал Метаморфозы, музыка эта звучала невыносимо грустно и красиво, до слез, и теперь было ясно, что именно она предвещала. Володя до того никогда не терял людей, которых любил, и казалось, что Мануэль жив, что он здесь, за стенкой. Потому что было непостижимо для Володи, что вот он был-был рядом и теперь его нет. И никогда не будет. И он больше никогда не взойдет на половину Володи, дурашливо протягивая руку: tovarish Misha… И Володя при этом воспоминании испытывал невозможную, горькую, нежность.

Нет, все произошло не из-за кузины, даже имени которой Володя не знал, Мануэль не называл, из-за чего-то другого, чему не было названия. Теперь он понимал, что ничего не знал о Мануэле, просто никогда им всерьез не интересовался. Как редко думал о матери, не хотел вдаваться, что там у нее на душе. Он даже хотел тут же позвонить Розе Моисеевне, хоть день был неурочный, но вспомнил, что в России теперь только-только светает. Наверное, он, Володя, черствый и поверхностный человек. Именно тогда он решил, что так или иначе, но заберет мать в Америку.

Володя пытался вспомнить кое-что из того, что Мануэль пытался объяснить ему про кровь и песок, и вспомнил лишь, что умереть в красивом и честном бою от шпаги тореадора — для быка счастье и наслаждение. Тогда, помнится, это утверждение вызвало у Володи сильное сомнение. Но спорить он, конечно, не стал, испанцам виднее, они всю жизнь с быками, коррида их национальная гордость…

Он все еще оплакивал смерть Мануэля, все время думал об этой странной и страшной смерти и о хрупком теле товарища, лежавшем в муравейнике в скалах под мостом. Потом появилась Мэри. И воспоминания о Мануэле, казалось, отодвинулись, размылись в памяти. Любовь выскочила из-за угла, как убийца с ножом, цитировал он ей позже, но она никак не могла понять, в чем соль этой дурацкой фразы.

15

Впрочем, цитату эту Володя вспомнил ради красного словца, и оценить ее могла только девушка советского книжного воспитания. Мэри Левитски не была советской девушкой. И никто ниоткуда не выскакивал. Мэри сама подошла к Володе после занятий и попросила давать ей дополнительно уроки native русского, от носителя языка. Она готовилась стать политологом, хотела попасть в СССР с миссией ООН, университетского русского ей было совершенно недостаточно. На ней была кофта, какие в Америке называют mae west, мешком, так что можно было сомневаться, есть ли у нее под кофтой грудь. Володя неуверенно спросил: отдельно заниматься со студенткой — не против ли университетских правил? Мэри не успела ответить. Мимо них проходил коллега Володи, тоже докторант, носивший уже тогда рваные джинсы, хотя в моду это вошло позже, обронил небрежно gets her hooks into you. Что-то вроде подцепила, так понял Володя, он был еще слаб в сленге, по-русски, наверное, заарканила или захомутала. Что ж, Володе и раньше этот тип казался хамоватым. Приехал, наверное, откуда-нибудь из Оклахомы, деревенщина, ковбой.

Мэри Володя раскусил быстро: она была очень избалована и обладала командным характером со склонностью к припадкам истерии, всегда неожиданным. Уже на второй день знакомства она ни с того ни с сего заявила, что подростком была так некрасива, что ненавидела родителей, себя, всех окружающих и хотела поджечь дом. Никто же не знал, что она вырастет такой beauty, добавила она с невинным самодовольством. Володе оставалось лишь промолчать: beauty Мэри можно было назвать лишь в остром порыве благожелательности. Она была приземиста, с широкими, как таз, бедрами, с толстыми, сильными, перекачанными, как у плохой балерины, икрами. Привлекательно было только ее лицо: темные густые волосы, рыжие на просвет, хорошенькие носик и губки, большие зеленые близорукие глаза, которые