— Все равно — дарит, — отрезал Чино, а Телеген сделал какой-то знак рукой, мальчик сошел с его ног и нырнул с глаз.
— Он дарит ее этой вашей… — уточнил Чино, и Телеген усиленно закивал головой, потом медленно и растягивая губы прошептал:
— Люд-ми-ла.
— А то м-мы можем заплатить, — ободрившись, предложил Володя.
— Должны, — встрял и парень, видно совсем очухавшись. — А то мы не нарочно… То есть это не мы, а нас…
Володя пхнул его локтем в бок, парень икнул, скривился, свял.
— Подарок — да, деньга — нет! — сказал Телеген. И сел с внезапной поспешностью на своем ватном ложе. — Мой баран — она баран, — добавил он еще непонятнее, но страстно.
Глаза его странным образом выкатились, округлились, ладонь дважды разрубила воздух, мотыльки пепла прянули вбок.
Он вытянул руку, как оратор. Чино выставил в его горсть смоченную водкой пиалу, и, не отрывая вспыхнувших глаз от лица гостей, Телеген высосал дозу, содрогаясь и будто еще объясняя телом что-то; быть может, тост произнося в честь именинницы или в любви признаваясь. Пиала вывалилась из рук наземь, сделала два неуклюжих оборота и с глухим звоном замерла.
— М-может, н-не надо, — попытался еще раз возразить Володя, инстинктивно отодвигаясь, и так опасливо, будто им предлагали в подарок не украденную ими же овцу, но: шею на память.
— Дарит — бери, — быстрым шепотом сказал Чино, оглядываясь на дядюшку вместе и опасливо, и воровски. — Он на вас жаловаться хотел, а сегодня, видишь, дарит! Да ему что, у него знаешь сколько овец в месяц пропадает? — Говоря это, он тыкал в руки гостей пиалы с водкой. — Сейчас, к примеру…
— О-о-о-у, — сказал Телеген, по-прежнему стоя на карачках и буравя чрезмерно нежным и сырым взглядом Володино лицо. Помолчал в задумчивости и снова свыл, чуть поводя растроганно головой: — О-о- у.
— Ч-что это он?
— Может, поет, может, еще что, — мрачно бросил Чино, недовольный, что его перебивают. — Выпьем?
Механически Володя чокнулся с ним, а парень вдруг захлопал в ладоши.
— О-о-у-у, — взвыл Телеген еще громче, видно польщенный.
— Вот сейчас, к примеру, — продолжал Чино, жадно выпив и отдышавшись, — он уже неделю пьет. Он пьет, а тетка пасет. Так сколько она потеряет, а?
— О-о-у-а, — разнообразил свою песню Телеген, опустился на зад и подтянул колени к груди.
— Во сколько потеряет! — выкрикнул Чино зло. — Совхоз все спишет, да. Каких соберем — хорошо, а каких нет — спишут! Совхоз-то бога-атый.
Тут он почти с ненавистью взглянул на дядюшку, который, надув грудь, шевелил ногами в воздухе и мотал бритой головой туда-сюда, вытягивая шею.
— Деревня, — прорычал Чино.
Меж тем Телеген пел все громче, повизгивая, а глазами все яростней и ядовитей впиваясь в Володю.
— Н-ну-ну, — сказал тот и вытянул перед собой растопыренную ладонь. — Спасибо за все, но мы пойдем, пожалуй. Нам уже п-пора…
— Зачем пора? — вдруг вскрикнул Чино и закричал тонким голосом: — Совсем не пора, рано еще!
— Пора, — помаргивая, подтвердил и парень, которого Володя, поднявшись на ноги, тянул за собой за рукав.
— Нет, не надо!
Чино тоже вскочил проворно, метнулся наперерез, преградил им путь к выходу. На лице его возникла давешняя гримаска — обиженная, плаксивая, обезьянья.
— Не надо так! Нельзя! — провизжал он. — Не уходите! Грязные его пальцы потянулись опять к вороту, казалось, еще секунда — он снова ударится в истерику, бросится на землю, примется вновь кататься и плакать.
— Это ты все! — набросился он на дядюшку неожиданно. — Гости пришли, а ты напился! Петь вздумал!
До сих пор Чино держался в меру, но почтительно, но теперь орал грубо, некрасиво выворачивая губы и брызгая слюной. Детские лица попрятались в темень дальнего угла. И тут стало ясно, отчего Чино не соблюдает больше возрастной субординации. С испугом гости увидели, что дядюшка весь опал и сдулся. Зрачки его выкатились на самый лоб, брови разъехались в стороны, рот хватал воздух, руками он ощупывал судорожно свою грудь. Потом издал последний звук горлом и повалился с размаху на спину.
Пришибленные, не сводя глаз с Телегена, гости автоматически поопускались снова на кошму.
И Чино тут же утих.
Невозмутимо поковырял в углях, ухмыльнулся удовлетворенно, на дядюшку скосив черный глаз, пошатываясь, со стуком опрокинув какую-то посуду, достал из темноты треногу, установил над огнем. Потом извлек оттуда черный же чайник, долго прилаживал дужку на крючок, подвесил наконец, потянулся разлить водку, споткнулся и пьяно подмигнул:
— Ничего, мне хорошо. Мы успеем поговорить. Он, — показал большим пальцем через плечо, — вырубился, минут через десять оклемается, не раньше.
Телеген не шевелился. Разворошенные угли ожили, то там, то сям пробегали по ним бледные, но бодренькие язычки. Жидкие отсветы скользили по ватной груде, по кошме, по засыпанной сором земле, по бритой неподвижной голове и по темному лицу с незрячими, закатившимися глазами. И все вместе — тряпье, кошма, тело человека — представлялось в этом случайном свете слитным, одинаково неживым, а Телеген казался на этот раз умершим окончательно.
— М-может, плохо ему? — спросил Володя. — П-помочь надо?
Чино промолчал, свесив голову, но явственно проскрипел зубами. Стало как-то особенно глухо и заперто, слышен был только ветер. Он траурно и тоскливо напевал что-то, обтекая стены юрты снаружи, шурша и маясь. И если долго вслушиваться в него, могло показаться, что юрта не неподвижна, а летит по воздуху, земля же уходит из-под ног.
— Ча! Ча! Ча! Ча! — вдруг запел, заиграл плечами и челкой Чино, разогнулся и прошелся перед гостями в дикарском танце, притоптывая ногами, через такт прихлопывая ладошками. — Мне надо помочь, понятно вам? — проныл он тут же со слезой в голосе, неожиданно близко нагнувшись к Володе и парню, дыхнув по-звериному вонючей пастью.
— Ну ладно, л-ладно, х-хорош, — осадил Володя, повышая голос.
— Ч-что, брезгуешь, а? — Чино опустился на скрещенные ноги прямо на землю и заглянул к ним в лица снизу. — Да я не такой, не такой!
— Какой — не т-такой?
— Ну, не такой, как он. Я в городе родился, а он по-русски говорить не может. Я на Белом море служил! В пятидесяти километрах! У меня жена — осетинка, — простучал он в такт последней фразе кулаком себе в грудь. — Да я здесь знаешь зачем?
— Зачем? — наивно спросил парень.
— А затем, — обращаясь теперь только к нему, наставительно и высокомерно заявил Чино, — что прячусь, ясно?
— Прячешься?
— От мусоров. После танцев девчонок на «уазике» катал, — зачастил он, — ну и вляпались. Права на месте отобрали, хорошо — без жертв. Одной только ножку чуть поранили, теперь у нее эта ножка — чуть- чуть гармошка. Зайти велели, а я сюда, понял? Я второй месяц здесь. Да что — я сам хотел, давно хотел, и вот случай такой. Думал — верхом буду ездить. Думал — пасти буду! — потряс он в воздухе кулаком и снова обрушил себе на грудь. — А здесь все то же, только еще хуже. Ясно теперь? Ча! Ча! — вскочил он снова на ноги и с пьяной маниакальностью стал выделывать ногами кренделя, хотя на его глазах уже блестели всамделишные слезы. — А я на все пойду, — тут же бросился он па колени перед ними снова, — на любое
