чайнике. И думала: ведь ничего не боятся, а почему, собственно…
Она стояла отдельно ото всех, подчеркнуто одна, ветер колдовал над ней, волосы совсем спутались, пересыпались песком. И взгляд ее стал безразличным. Никого, казалось, не видела: ни Чино, заглядывавшего украдкой снизу ей в глаза, ни своих… И думала: даже голод испытывать скоро разучатся, даже напиться хотеть…
В последнем, впрочем, она была необъективна. Вглядевшись в лицо ее и боязливо, и презрительно, Чино боком ее обогнул, стал приближаться к луже, показывая что-то украдкой за пазухой.
А там хохотали.
— Ой, разыграл!
— А тебе идет. Ты б лучше так всегда ходил…
— Или от п-пыли завернулся?
А Чино кивал, и улыбался, и строил рожи, и покачивался спьяну на коротких своих ногах, и показывал за рубахой горлышко водочной бутылки. Увидев, заметив, и те стали подмигивать, и тоже рожи строить, и тоже украдкой знаки подавать. И Воскресенская думала: откуда ветер дует? Ясно, оттуда, где давление выше, но скучно это, и пить хочется, а главное — скучно, скучно…
Она потухшими глазами смотрела на мужчин, собиравшихся еще добавить, но уже не желала протестовать.
И думала: а ведь самой мне тоже ничего не надо, не надо ничего одной…
Чино, впрочем, в грязь не полез. Остался на берегу, купаться не стал. Только горлышко бутылочное показывал, только качался, только компанию созывал.
— Мог бы и целую прихватить, — укорил шофер, подойдя, шепотом. — Целая есть небось. Запас имеете…
— На машине съездим? — качнулся Чино.
— Куда?
— Где запас.
— Съездим.
— Тогда пей.
Шофер украдкой глотнул, ожегся, нос покраснел тут же. Подоспел и Миша. Тоже хлебнул. Володя покрутил бутылку, глянул через зеленоватое на Чино, подмигнул:
— 3-за д-дядю. Есть?
И тоже чуть-чуть вылакал…
Они обстали Чино, как лучшие друзья.
— Тоже поедете? — спросил Чино, из-под челки хитро глядючи.
— Я в-водки больше не х-хочу.
— Э, нет, не за водкой. На источник. — Чино снова качнулся.
— Куда? — Миша.
— Ты кота за хвост не тяни! — шофер.
— Не кота. Ваш туда пошел.
— К-куда?
— Кто — наш?
— Такой еще молодой, Володя.
— Я — В-володя.
— Он тоже Володя, — упрямился Чино. — И пошел. Я послал.
— Да говори толком, пацан, что ли? Да ты спутал его с кем, а? Он же в доме остался, куда он пойдет. Это мы на колесах, а ему идти некуда.
— Я говорю, значит, знаю. Он мне — чай, я ему — показал…
— П-постой, п-постой…
А Миша, тупо на Чино смотревший до того, вдруг подскочил и заорал:
— Людка! Орехов твой сбежал! Слышишь? Орехов сбежал, что я говорил…
И Миша ринулся к Воскресенской, стоявшей неподвижно поодаль и смотревшей пустыми глазами.
— Сбежал, сволочь. Я так и знал. Я говорил… — орал Миша, не умолкая.
Повариха пошевелилась на своем месте, отогнала что-то от щеки и снова застыла, как ватная. Шофер чесал и чесал в голове, а Володя вдруг потянулся к Чино, приобнял его за плечи, привлек к себе:
— С-снова за с-свое, да?
— Почему? — пытался удивиться тот.
— С-снова б-бредятину п-пороть? Ну-ка д-доставай цветок. Доставай, д-доставай…
Володя сгреб его и принялся переминать в толстых своих руках. Чино хныкал:
— Это он сам. Это не я. Он сам спрашивал, куда идти. А я не знаю ничего. Хоть так, говорю, иди, хоть так. Может, где и есть. А он: я, мол, дорогу знаю…
— Врешь, не уйдешь, — тискал его Володя все больней, с неподдельной неприязнью глядя прямо в глаза, под челку. — Где его в-видел? С-сам в кошару заезжал?
— Нет, нет, — завизжал и забился тут Чино, — он сам пришел, ты чего в натуре? Сам.
— Убежал, гад, — все орал, кликушествовал Миша. — Все своровал небось. Я его знаю, все украл. Деньги забрал и утек. Ловить его, вперед, я знаю…
Он держал уже Воскресенскую за руку.
— Вперед, за мной, далеко не уйдет, вор, сволочь, такие всегда…
Он сжимал руку Воскресенской выше локтя своей перепачканной пятерней, и на ее коже оставались грязные разводы от его пальцев.
— В машину, за мной! Все по местам! — Наконец-то Миша дорвался до своего дела. — Коля-Сережа, слушай меня! Ты за руль. Этого с собой бери, — кричал он Володе, — я знаю, они договорились. Этот пришел бдительность усыплять, а тот… Бери, бери его! — кричал Миша на Володю. — Чего ждешь еще? Но мы догоним… с поличным… теперь не отвертится…
Предплечье Воскресенской сделалось вовсе черным, разводы уже проступили и на кофточке. Но она внимательно смотрела на Мишино лицо. И только когда он обхватил ее за плечи густо-грязной своей рукой и поволок к машине, она отстранилась, сильно отвела назад свободную руку и что было сил ударила его в лицо. И думала: а ведь сколько раз, сколько раз, и только теперь…
Он отскочил от нее. По щеке она не попала, но — по уху. Миша даже удивиться не смог, казалось, а тут же деловито сунул в ухо грязный палец и стал прочищать.
Она перевела взгляд на Володю, все тискавшего казаха.
— Ц-цветок не покажешь? — спрашивал он его. — А вот так? — нажимал он на какую-то косточку, и Чино орал благим матом. — Снова не п-покажешь? А так вот лучше, а?
Шофер тем временем, спеша, надевал штаны. И говорил сам себе, но глядя на сонную повариху:
— А на чем пацан поедет-то? Сама посуди, никакого транспорта здесь нет. Значит, никуда не доберется, если решил в город-то. Нас дождется, чтоб я его повез.
В первую штанину он попал, но не продел до конца ногу, а наступил на нее посередине. Защемил вход для другой ноги. Поэтому он слегка подскакивал, на лету во вторую штанину пытался залезть. Вконец запутавшись, он грохнулся на песок с поварихой рядом.
— А он пацан неплохой, чего там… А если что, то конечно, но только это ничего…
Повариха же кивала свекольной мордой, согласная была, ничего не имела возразить.
— Салтыков, отпустите его! — приказала Воскресенская.
Володя разжал руку, боднул Чино головой напоследок.
— Где он? — спросила громко она, унимая дрожь.
— Там, — махнул рукой Чино на юг, глядя и затравленно, и дерзко. И медленно отступал назад. — По ветру он отправился. Больше ничего не знаю… Сам пошел, как же, — добавил он, — цветочки собирать, купаться тоже… — Он оглянулся и побежал, утопая своими ножками в песке, наверх по склону. И, только когда решил, что его уж не догонят, остановился: — Из Москвы, да? Все имеете? — Он отбежал еще немного, обернулся снова: — Все вам можно, да? Вот вам. — Он выставил руку с грязной шишкой кулака. Верблюд чинно тронулся за ним следом. Ветер рвал слова, а Чино пятился и кричал: — А вы тоже… и мы…
