Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад

поддерживает готовое рухнуть здание, хотя собственное его основание трещит под грузом пороков и сластолюбия. Ненавистная для нас религия после своего крушения исчезнет с лица земли, и если предвечный не спасет ее каким-нибудь новым чудом, нам опять начнут строить храмы и воздавать божеские почести. Может ли остановиться человеческий дух, если уж он начал исследовать то, чему раньше поклонялся как святыне? Взявшись своими силами найти путь на небеса, он пускается в пляс на могиле тирана, перед которым еще вчера трепетал, и разбивает вдребезги алтарь, на котором приносил жертвы. Кто может сковать на тысячелетия этот неуемный дух? Обладает ли тот, кто создал людей, подлинной властью над ними? Может ли он помешать им, хотя бы одному из них, быть в миллион раз ближе к вашему царству, чем к небесному? Всем злоупотребляет человек: силами своей души и своего тела и всем, что он видит, слышит, осязает, чувствует, о чем думает, чем он играет и чем занимается всерьез. Ему мало разрушать и уродовать все, что попадает ему в руки, — он взлетает на крыльях фантазии в неведомые миры и уродует их, если не в действительности, то хотя бы в своем воображении. Даже свободу, высшее благо, за которое люди проливали потоки крови, они продают за золото, наслаждения и за мечту, от которой они едва успели вкусить. Неспособные к добру, они трепещут перед злом, и, чтобы спастись от него, они творят мерзость за мерзостью, вновь и вновь разрушая дело рук своих.

Окончив кровавые войны, устав от убийств, они будут недолгое время отдыхать, проявляя свою ядовитую ненависть лишь в тайном коварстве. Одни спрячут эту ненависть под маской справедливости, объявят себя мстителями за веру и начнут складывать костры и сжигать живьем всех инакомыслящих. Другие будут ломать себе голову над необъяснимыми загадками мира. Рожденные для мрака, они будут дерзко пробиваться /к свету. Их воображение разгорится и породит у них тысячи новых потребностей. Ради того, чтобы написать книгу, которая может принести славу и богатство, любой из них будет попирать ногами истину, чистоту и религию. Безумие этого самонадеянного поколения дойдет до того, что даже женщины — внимайте, все силы, все духи ада! — даже женщины будут писать книги. Вы знаете тщеславных дщерей Евы, и мне незачем говорить вам, в каких отвратительных чудовищ они превратятся. Таким образом, писательство станет всеобщим ремеслом, в котором гении и кропатели одинаково будут искать себе славы и благоденствия, не думая о том, что смущают умы своих собратьев и отравляют души невинных. Они захотят измерить и понять небо и землю, самого грозного господа бога, сокрытые силы природы и «тайные причины ее явлений, силу, которая движет небесными светилами и бросает в пространство кометы, и даже беспредельное время, иначе говоря — все видимое и невидимое. Для всего, что непостижимо, они придумают слова и счисления, они нагромоздят выдуманные системы, и так будет длиться до тех пор, пока мрак не скроет всю землю и только сомнения будут вспыхивать то здесь, то там, подобно блуждающим огням, заманивающим путника в трясину. И когда они в конце концов вообразят, что выбрались к свету, вот тогда я жду их сюда! К тому времени они уже отбросят религию, как старый, ненужный хлам, а из ее зловонных остатков отольют новый чудовищный сплав мудрости и суеверия, мистики и поэзии. Тогда я и жду их сюда! Тогда вы должны широко распахнуть ворота преисподней, чтобы человечество могло войти в них. Первый шаг уже сделан, близится второй. На земле произойдет еще одно ужасное событие. Я коснусь его лишь в немногих словах. Скоро жители Старого света отправятся открывать новые, еще неведомые им страны. В религиозном неистовстве они будут убивать там миллионы людей, стремясь овладеть золотом, которого те в простоте своей еще не ценят.

Новый свет они наводнят своими пороками, а в Старый привезут зародыши новых, еще более отвратительных. Таким образом, и те народы, которых раньше невинность спасала от нашего мщения, станут нашей добычей. Столетие за столетием будут люди во имя предвечного обагрять землю кровью, и таким образом с помощью самого неба ад одержит победу над тем, кто низверг нас сюда.

Вот и все, что я хотел сообщить вам, могучие духи! А теперь будем вместе радоваться нашему празднику, предвкушая победы, которые я смело могу вам обещать, потому что я знаю людей. Посмеемся же над предвечным, который, создавая сынов праха, столь странно и нелепо запряг в каждом из них в одно ярмо дикого зверя и полубога и обрек их тем самым на непрестанную внутреннюю борьбу. Смейтесь же, и да сольются наши голоса в ликующем, победном реве: Да здравствует Фауст!

Поднялся такой ужасный шум, что земная ось дрогнула и кости мертвецов зазвенели в могилах.

— Слава Фаусту! Слава отравителю сынов праха! — вопила вся преисподняя. Затем самым знатным вельможам грешного царства было дозволено приветствовать повелителя. Они преклоняли колена и целовали ему руку, и сатана всем отвечал любезно и с достоинством.

6

Ликующие дьяволы бросились к столам и принялись за приготовленное угощение. Души грешников затрещали на их острых зубах. Звенели бокалы. Грохот адской артиллерии сопровождал тосты за здравие сатаны, за Фауста, за духовенство, за всех деспотов на земле, за всех писателей, как ныне здравствующих, так и будущих, за смелых путешественников, коим предстоит открыть Новый свет. Чтобы придать празднеству еще больший блеск, распорядители сатанинской потехи спустились в бездну к осужденным на вечные муки, выгнали оттуда пылающие души и заставили их, кружась над столами, освещать, подобно фейерверку, эту мрачную сцену. Потом с отравленными плетями в руках они погнались за несчастными душами, заставляя их яростно драться друг с другом. Искры трещали и вспыхивали под черными сводами ада, как снопы на полях, зажженные молнией среди ночи. Во время пира, чтобы усладить слух дьяволов застольной музыкой, распорядители бросались к краю пропасти и лили в пылающую бездну расплавленный металл, на что грешники в исступленном отчаянии отвечали неистовым ревом и проклятиями. О, если бы вы, живущие на земле, могли вместо ваших холодных и бессильных проповедей услышать этот отвратительный вой! Клянусь, люди перестали бы слушать сладострастное пение кастратов и нежный шепот флейт, а затянули бы покаянные псалмы. Увы, это невозможно! Ад далек, а соблазн близок!.. Затем на большой театральной сцене были представлены геройские подвиги сатаны (так как и дьявол содержит при своем дворе поэтов, то у него нет недостатка в льстецах): совращение Евы, предательство Иуды Искариота, убийство Урии Давидом, идолопоклонство Соломона и многое другое.

В заключение в театре был поставлен аллегорический балет. Сцена изображала дикую местность. В темной пещере сидела Метафизика в образе высоченного тощего верзилы, вперившего взор в сверкающую надпись, состоявшую из пяти слов, которые непрестанно менялись местами и каждый раз имели другой смысл. Верзила неустанно следил широко раскрытыми глазами за перемещениями слов. В углу стоял маленький смеющийся дьяволенок и время от времени пускал верзиле в лицо мыльные пузыри. Гордость, секретарь Метафизики, ловила их, выжимала из них воздух и лепила из него гипотезы. Верзила был одет в египетское платье, усеянное мистическими изображениями. Поверх платья был наброшен греческий плащ, который должен был прикрыть мистические знаки, но оказался для этого слишком коротким и узким. На ногах у него были широкие шаровары, не прикрывавшие, однако, их наготы. Большой докторский берет украшал лысую голову, на которой длинные ногти оставили царапины — это были следы напряженной мыслительной работы. Европейского фасона башмаки были сплошь покрыты тончайшей пылью различных университетов и гимназий. Метафизика продолжала смотреть на движущиеся слова, не постигая их смысла, пока наконец Гордость не кивнула Заблуждению, стоявшему слева. Оно взяло в руки деревянную дудку и стало наигрывать танец. Услышав эти звуки, верзила схватил за руку Гордость и начал неуклюже плясать, не попадая в такт. Однако у него были слишком слабые и тонкие ноги, — вскоре он запыхался и, задыхаясь, снова сел в прежней позе.

Тут явилась на сцену Мораль, нежное, эфирное создание, закутанное в покрывало, ежесекундно, как хамелеон, менявшее свой цвет. Пышно и богато одетая Культура указывала ей путь, Порок и Добродетель вели ее под руки и танцевали с нею трио. Голый дикарь играл при этом на тростниковой флейте, европейский философ — на скрипке, а азиат бил в барабан, и хотя эти отвратительные звуки были настоящей пыткой для уха, привыкшего к гармонии, танцующие не сбивались с такта — так хорошо они знали свое дело. Когда грациозная танцовщица протягивала руку Пороку, она