Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад

может стать еще хуже благодаря опыту, а для человека благородного людские пороки и заблуждения — лишь диссонансы, которые помогают ему лучше понять гармонию его собственной души и глубже почувствовать свое собственное счастье. Фауст давно уже порвал все родственные и дружеские узы и в течение всей последующей жизни не стремился найти новых друзей, а теперь, в силу своего нравственного падения и своего образа мыслей, он уже не был на это способен. Поэтому он мрачно глядел на мир и людей, а перейдя наконец от общих рассуждений к себе самому, с ужасом отпрянул и от своего собственного «я». Он стал подсчитывать, что же он выиграл своей опасной затеей, и, сравнивая обретенное со своими прежними желаниями, видами и надеждами, скоро убедился, что итог будет для него ужасен. В нем заговорило гордое желание достойно довести до конца так смело взятую на себя роль. Мысль о том, что он вырвался из числа тех, кого некая легкомысленная рука подчинила насилию и отдала во власть вельможам, угнетателям и обманщикам, что он сумел уже многим насладиться и может наслаждаться впредь, что он сам создал себя и избрал свою судьбу, что он понял пустоту науки, — эти мысли вернули ему мужество. Он даже посмеялся над видениями своей больной фантазии, придумал новый план жизни и стал льстить себя надеждой, что искания и размышления о боге, о мире и людях помогут ему наконец разгадать загадки, которые, как он думал раньше, только для того и поставлены на пути человека, чтобы сделать его нравственное состояние таким же печальным, как и физическое. Тот, кто распутает этот узел или убедится в том, что распутать его невозможно, сказал он себе, станет господином своей судьбы. Таким образом, Фауст, наверно, перескочил бы из своего схоластического века в наш просвещенно-философский, если бы у него хватило для этого времени и если бы около него не было дьявола. Во всяком случае, он был уже на пути к тому, чтобы стать философом в духе Вольтера[18], который повсюду видел только одно зло, насмешливо и язвительно изображал его, а добро если и находил, то превращал в карикатуру, или, выражаясь словами благородного философа, повсюду видел черта, не веря в него.

2

Ранним утром Фауст сладко спал где-то совсем уже вблизи границ Италии, и тут ему приснился яркий символический сон, который завершился картиной ужасов. Ему приснился некогда уже являвшийся к нему Гений человечества, который взволнованно ходил взад и вперед по большому цветущему острову, со всех сторон окруженному бурным морем, и с тревогой смотрел на шумно вздымавшиеся волны. Бушующее море было покрыто бесконечным множеством лодок, в которых сидели старики, мужчины, юноши, подростки, дети, женщины и девушки всех народов земли. Они изо всех сил боролись с бурей, чтобы достичь острова. Счастливцы, которым уже удалось причалить к берегу, выгружали из своих лодок разные строительные материалы и беспорядочно нагромождали их огромными грудами. Когда вся несметная толпа оказалась на берегу, Гений набросал на возвышенной части острова план большого строения, и все прибывшие — старый и молодой, слабый и сильный — брали из беспорядочной груды нужный им материал и несли его на соответствующее место, следуя указаниям тех, кого для этой цели избрал Гений. Все работали радостно, бодро и неутомимо, и здание уже высоко поднялось над землей, как вдруг с трех сторон на них напали какие-то несметные толпы, выскочившие из темной засады. Во главе каждой толпы шел особый предводитель. У первого на голове была сверкающая корона, на его медном щите сияло слово Насилие, а правой рукой он держал скипетр, вокруг которого, как на жезле Меркурия^{104}, переплетались змея и бич. Перед ним шла гиена, державшая в окровавленной пасти книгу, на страницах которой не было ничего написано, а на корешке красовалась надпись: Закон. Войско это было вооружено мечами, копьями и другими губительными орудиями войны и пытки. Во главе второго отряда шествовала величественная матрона, нежные черты лица и благородные формы которой были скрыты под облачением жрицы. По правую руку от нее шел тощий призрак с горящими глазами. Это было Суеверие, вооруженное луком, сделанным из костей мертвецов, и колчаном, полным отравленных стрел. По левую руку неслась дикая, фантастически разряженная фигура, Фанатизм, с пылающим факелом в руке. Отвратительно гримасничая, Суеверие и Фанатизм вели на цепях, как пленную рабыню, благородную матрону. А впереди, увенчанное тройной короной, шло Властолюбие, державшее в руке египетский посох, и на его груди сияло божественное и вконец опозоренное слово Религия. Суеверие и Фанатизм с нетерпением ждали, пока Властолюбие подаст им знак, чтобы они могли дать наконец волю своей неистовой ярости, которую они едва сдерживали. Войско их представляло собой беспорядочную, шумную, пестро одетую толпу. Каждый нес меч и горящий факел. Третий вождь шагал смело и гордо; он был одет в скромную одежду мудреца и держал в руке, как и каждый в его отряде, кубок, наполненный одурманивающим и пьянящим напитком. Последние два отряда так ужасно шумели и кричали, что уже не было слышно ни рокота волн, ни воя бури.

Приблизившись, все три отряда, по приказу своих вождей, соединились и яростно напали на работавших, пуская в ход все виды смертоносного оружия. Самые храбрые из работников бросили инструменты, обнажили мечи, которыми были опоясаны, и стали сражаться. Остальные удвоили рвение, чтобы завершить начатую постройку. Гений защитил и смелых борцов и усердных работников большим блестящим щитом, который подала ему с неба невидимая рука, но щит не мог прикрыть это бесчисленное множество людей. С глубокой болью смотрел Гений, как падали тысячи его верных соратников, сраженные ударами мечей или пронзенные ядовитыми стрелами. Многие дали себя соблазнить волшебным напитком, который им подносили враги, уговаривая их утолить жажду. Обманутые начали метаться и в диком опьянении собственными руками разрушали плоды своего тяжелого труда. Воины мечами проложили себе путь к зданию и стали бросать в него горящие факелы. Вспыхнуло пламя, грозившее превратить в пепел это прекрасное строение. Гений скорбно смотрел на павших и сбившихся с пути, ободрял остальных, воодушевлял их, учил терпению и стойкости, подавая пример твердости и величия. Его люди тушили огонь, восстанавливали разрушенное и работали, несмотря на битву и смерть, так усердно, что ярость и ненависть врагов не помешали им создать величественный и прекрасный храм. Но вот буря улеглась, и ласковая благодать разлилась по всему острову. Гений стал лечить раненых. Он утешал уставших, хвалил храбрых и под пение победного гимна ввел всех в храм. Пораженные враги стояли перед гигантским строением, их попытки сокрушить эту твердыню оказались тщетны, и в гневе они удалились. К этому времени Фауст уже и сам был на острове. Поле, окружавшее величественный храм, было усеяно трупами убитых. Это были мужчины и женщины разного возраста, а между мертвецами равнодушно бродили люди, отведавшие напитка из волшебных кубков. Они обсуждали и высмеивали архитектуру храма, измеряли высоту и ширину здания, чтобы высчитать его пропорции, и чем дальше они уходили от истины, тем увереннее делали свои заключения. Фауст прошел мимо них и, приблизившись к храму, прочел над его входом надпись: «Смертный! Если ты смело боролся и стойко терпел, то войди и узнай свое благородное призвание!»

Сердце его загорелось при этих словах, и он исполнился надежды пробиться сквозь мучительную тьму. Смело прошел он сквозь толпу, взошел по высоким ступеням и увидел, что храм наполнен светящимся розовым туманом, сквозь который был слышен нежный голос Гения. Фауст хотел войти, но бронзовые ворота с глухим гулом захлопнулись перед ним, и он отступил в испуге. Теперь ему казалось, что храм, стоявший раньше на ровной земле, опирается на три большие скалы, в которых он увидел символы Терпения, Надежды и Веры. Страстное желание Фауста проникнуть в тайну храма еще усилилось, когда он увидел, что это невозможно. Вдруг он почувствовал, что у него выросли крылья. Он поднялся в воздух и с такой силой ринулся в бронзовые ворота, что был отброшен назад и низвергнут в глубокую пропасть. И когда ему показалось, что тело его уже коснулось земли, он проснулся и в ужасе открыл глаза. Бледный призрак его отца, закутанный в белый саван, раздвинул полог над его кроватью и скорбно произнес:

— Фауст! Фауст! Еще ни у кого никогда не было более несчастного сына. С этим чувством я только что умер. Теперь уже вечно, увы, вечно, нас будет разделять бездна ада!