Клод Марга
Грузовой лифт
Предисловие
Тень зеркала
Читатели, требующие историй, не знают, что им самим не хватает зеркал, и еще меньше – о том, что они мечтают обрести точку зрения смерти на собственную жизнь. Почему они не доверяют своей потребности в развлечении, которая кажется еще невиннее, поскольку включает лишь воображение? Если искать ответ в сходстве, которое лежит в основе всех историй и вызывает именно интерес и одновременно доверие, то как можно было бы читать, с самого начала опасаясь последствий? Чтобы держаться на расстоянии от реальности и уметь от нее отвлекаться, необходимо прибегать к образам: лишь они способны заполнить пустоту, которую та оставляет, потому что сами из нее сотканы.
Истории относятся к образам приблизительно так же, как образы – к сходству: те и другие скроены из одного материала, и это не что иное, как пустота. Все остальное представляет лишь вариации или, если хотите, ряд сюжетов, но структура и ее формирование всегда вызваны уходом от мира и проекцией, которая автоматически отсюда вытекает. Разумеется, сюжет скрывает суть вещей, создавая иллюзию, будто он занимает все измерения истории или, точнее, будто она существует только из-за него. И раз уж речь идет о воображении, вообразите то, что появится в образах и историях, если кто-нибудь отнимет у них сюжет. Это действие поднимает проблему языка: из чего он состоит? – а также, в связи с ней, проблему пространства и времени, а значит – восприятия и памяти…
Для рассмотрения всего этого имеется много теоретических способов: можно подумать, они не оставляют никаких шансов для иных подходов. Поэтому успех Клода Марга представляется еще значительнее: он сделал из них фабулу, которая отвинчивается с изрядным юмором старой матрешки, куда вкладываются персонажи и сюжеты. В его «Грузовом лифте» все начинается как полицейское расследование, которое приводит к спонтанному порождению историй каждой ситуацией и каждым словом.
Это разрастание усложняет задачу «писателя» до бесконечности, поскольку тотчас аннулирует успехи расследования неисчерпаемой массой толкований, точек зрения, комментариев: предшественники изо всех сил начиняли свои реестры полосками бумаги, которые можно расшифровать только с лупой, а писатель превращает это непрерывное умножение в фантастическую историю – она присоединяется к полицейской и позволяет сохранять строгий и легкий темп, полный неожиданных, замысловатых поворотов. И вот мы в подземной «сети», оснащенной наблюдательными «альвеолами»: это невидимая изнанка видимого мира, которая отчасти напоминает внутренность тела, если вспомнить, что зрение рождается в его темноте.
Изнанка мира, конечно, скрывает многочисленные «трубы», ходы и шахты, уходящие вглубь, словно чувствительные нервы. Если вы составляете одно целое с их сетями, «то улавливаете все, что затевается… Вы находитесь, так сказать, в средоточии дыхательного процесса». В обычных историях одна жизнь смешивается с другой в движении, направленном прямиком к концу; а здесь жизнь знает, что в любой момент может выйти из истории, не оставляя в ней жизнь, но она этим не пользуется: она как раз предается практическим занятиям сознания, придумывая, например, главу «Розыгрыш».
Повоображайте еще: вообразите двенадцать коробочек и в каждой из них – человека, с которым вы знакомы. Вас быстро предупреждают, что вы видите образ исчезновения каждого из этих людей и что двенадцатая коробка касается вас.
– В этой коробке будущее?
– Нет, только настоящее.
– Значит, если когда-нибудь я увижу себя мертвым, заглянув внутрь, я тотчас умру, не так ли?
– Именно.
Мысль погружена в бесконечность. Она любит фабулы, не увлекающие читателя в одном направлении. Они волнуют ее сильнее, нежели размышления, предназначенные для ее удержания на ее собственной территории, поскольку те заставляют ее забыть, что, окрыляясь словами, она наделяет иллюзию своей несомненной реальностью. Фабулы наподобие «Грузового лифта» нравятся мысли, потому что иллюзия в них иллюзорно приносится в жертву, дабы вызвать порыв откровения.
1. Экспозиция (предлог)
В эту самую минуту над городом Вольноградом занимается день, и из тумана, который прохладный ветер гонит по лабиринту сырых улиц, появляется силуэт человека в пальто. Пусть он идет, а мы покинем телефонную будку, где сидели в засаде, и посмотрим, что он будет делать.
Пока что он удаляется, похоже, не догадываясь, что за ним следят. Но, пройдя вдоль решетки сада, переходит улицу и ныряет в старое здание. Поспешим же за ним.
Дом № 35. Сюда-то он и вошел, оставив дверь приоткрытой.
В конце длинного коридора с поврежденной облицовкой, который освещает плафон, набитый дохлыми насекомыми, пола его пальто исчезает у подножия лестницы. Подойдем на пару метров. Человек застывает на площадке второго этажа, и в дремотной тишине здания негромкое позвякивание ключей извещает нас, что он собирается войти к себе. Но, очевидно, медлит – обернувшись, подозрительно осматривает лестничную клетку. Будем осторожны: ухо, оседлавшее воротник его пальто, способно уловить малейший звук…
В ту же минуту человек отпирает самый верхний из трех засовов, вертикально размещенных на косяке трухлявой двери, затем толкает створку и делает шаг вперед. Воспользуемся случаем и быстро прошмыгнем за ним следом, разобрав по пути имя, напечатанное на пожелтевшей визитной карточке, приколотой кнопкой к дереву. Мы только что проникли к Роже Ламберу.
В полумраке его комнаты, где витает запах плесени, мы сперва различаем по-монашески скромную кровать, а у правой стенки – огромный шкаф. Посредине комнаты высится столик для бриджа, и на его столешнице лежит колода карт, аккуратно сложенная в футляр, стоят графин с водой и пустой стакан. Роже Ламбер – теперь можно увидеть его костлявое лицо – захлопывает за собой дверь, покрытую стальной броней, дважды повернув ключ в замке, опускает связку в карман, швыряет фуражку в изножье кровати, снимает пальто, а затем направляется к единственному окну, рядом с которым старое кресло раскрывает свои отрешенные объятия. Он отдергивает пыльную штору и на миг останавливается.
Внизу протянулась пустынная улица, общественный сад с игровой площадкой, вдали – широкая эспланада, над которой возвышается жилой массив, откуда к розовеющему небу поднимается дымка. Ламбер небрежно опускает штору и, устремляясь к шкафу, раздвигает его дверцы. Забравшись внутрь, он исчезает за вереницей пальто. Слышится шум скользящей двери.
Дабы не пропустить ни одной детали происходящего за раздвижной стенкой, которую наш герой, полагая, будто он один в комнате, забыл снова закрыть, проникнем же и мы внутрь шкафа и пронаблюдаем сцену за рядом пальто.
Окунув механическую бритву старой модели в воду умывальника, едва превышающего по величине писсуар, Ламбер пристально смотрит в зеркало на свое отражение, обмазанное кремом для бритья. Клетушка, где он стоит с обнаженным торсом, ничуть не просторнее будки постового. Однако в ней можно различить душевую кабинку, частично скрытую синей полихлорвиниловой шторкой, и стул, на котором лежит одежда. Ламбер убирает последние хлопья пены, закупорившие ноздри, ополаскивает лицо и с таким видом, будто размышляет о чем-то другом, вытирается, душится и снова одевается. Он готов. Вернувшись теперь к шкафу, он прокладывает себе дорогу, отталкивая нас, спрыгивает на паркет, скрипящий под его весом, хватает с изножья кровати пальто и, быстро продевая руки в рукава, возвращается в ванную.
Настала пора внимательно за ним проследить. Вопреки ожиданиям, он на самом деле заходит в душ и задергивает за собой шторку. Проходит время – скрежещет шарнир. Что он там делает? Бесшумно подойдем и рискнем заглянуть в щель шторки, только чтобы увидеть, что он замышляет. Ламбер испарился. Между
