я в этом почти не сомневаюсь, что мы имеем дело с фокусами Монолита. Ему зачем-то нужны все эти образы». И пока Прохоров говорил мне это, мертвый его взгляд снова ненадолго становился живым, хотя и бесконечно усталым, напуганным даже, горьким. Я буквально чувствовал, как жадно ищет общения с нами этот… человек. Когда Хип однажды спросила его, чего он хочет от нас, Координатор дал странный ответ — «жизни». Словно мы были в состоянии дать ему эту самую жизнь.
Единственно, эта «грань» была, как это ни странно, в чем-то и полезной… она позволяла думать и вспоминать. Нет, то мое прошлое, которое навсегда уничтожил Выброс, ко мне так и не вернулось. Зато ушла боль и горечь… я легко и уже без сожаления вспоминал лица погибших друзей и врагов. Спокойно, без уколов совести, перебирал свои прошлые поступки, без радости и улыбки вспоминал то, что можно назвать светлым, хорошим. И от того, что я постепенно переставал радоваться, грустить, переживать, мысли стали двигаться спокойно, плавно, с такой же удивительной прозрачностью и чистотой, как вода в этой странной холодной реке, к которой я неизменно приходил каждое утро. Координатор пытался запретить мне эти выходы, зачем-то говорил про Хип, про то, что так нельзя, что рано или поздно Монолит, тянущий к себе призраки убитых сталкеров, позовет и меня. Впрочем, этого я, наверно, и ждал… уйти в речной туман, просто перестав быть. Мысль эта была почему-то приятной, туман представлялся мне уютной, мягкой постелью в безопасном сталкерском лагере, какой она может быть после тяжелой, изматывающей, многодневной ходки в Зону. Да, мне хотелось отдохнуть… И уже не раз я видел, как Хип, стоя на песчаном берегу, долго и печально смотрит на то, как с рассветом исчезают белесые, широкие полосы тумана, как они рвутся на отдельные клочья и растворяются в воздухе. Я знал, что она тоже ждет тишины и покоя. И что неправильно вот так быть здесь, уже не чувствуя жизни и равнодушно глядя на то, как мимо нас уходит время, в котором больше нет ни Хип, ни сталкера Луня…
Я уже собирался, проигнорировав приглашение к завтраку, снова уйти к реке, но Прохоров остановил меня у дверей. Что-то в его голосе было такое, что я решил подождать и выслушать — в конечном итоге, я уже давно никуда не спешил.
— Лунь, постой… я должен кое-что рассказать тебе. — Координатор вздохнул. — Я… я сделал не самый честный поступок, видишь ли. Хм… хотя я до сих пор не знаю, что такое Монолит, но я научился с ним взаимодействовать. Доктор говорил мне о вас и перед своим уходом просил… помочь в том случае, если вы доберетесь до Саркофага. Монолит исполнил волю Хип и отправил вас на одну из граней мира, именно вашу, настоящую… но я вмешался и перенес вас сюда. Я думал, что ни ты, ни девчонка не обнаружат подмены, но я ошибался — ты, наверно, давно уже понял, что этот мир, в котором я живу, ненастоящий. Что это всего лишь образы из моей памяти. Дом, лес, река из моего детства, небо, на котором не бывает солнца — хм… да, много ли мы за всю свою жизнь смотрим на солнце, не рискуя ослепнуть? Стоит ли удивляться, что в памяти остается только ослепительный диск, от которого режет глаза… Объект семьдесят четыре, видимо, решил, что в иллюзорном мире, созданном для меня, не место раздражающим, болезненным вещам. Моя смерть совсем не входила в его планы, и он решил сохранить меня в виде некоторого объема информации в информационном же, маленьком, комфортном мирке, который, честно говоря, сложно назвать и моей личной Зоной, и даже гранью мира. Единственное, что он не предусмотрел — мое дикое, кошмарное, бесконечное одиночество здесь, на берегу ненастоящей реки, в ненастоящем доме, собранном из моих воспоминаний. Поэтому я даже не раздумывал, грубо выдергивая вас из настоящего, вашего мира в свой крошечный, иллюзорный мирок… и никогда не думал, что это некрасиво, нехорошо.
По лицу Координатора пробежала странная рябь, от которой смазались черты лица. Прохоров до хруста сжал кулаки, выдохнул сквозь сжатые зубы, и рябь исчезла.
— Да… мне все труднее оставаться человеком. Я вмешивался в жизнь вашего мира, фактически управляя судьбами миллионов людей. Я без сожаления отправлял на смерть сотни своих бойцов и вербовал новых, зная, что их наверняка постигнет та же участь. Мало того, я уничтожал у этих людей волю, подчиняя их разум до такой степени, что они умирали с радостью, считая смерть за Монолит величайшим счастьем. Мы отобрали у общества высокие цели, идеалы, чтобы сохранить человечество, мы заразили его деградацией, отупением, чтобы взамен утраченных механизмов естественного отбора или, того хуже, тотальной войны за ресурсы возникла высокая смертность от вредных привычек, новых специфических болезней, преступности. Из двух зол мы выбрали меньшее… но это вовсе не значит, что меньшее зло является малым и безобидным. Поначалу мне было страшно оттого, что наша группа вынужденно взвалила на себя такую ответственность, но, с другой стороны, мы не имели права пускать все на самотек. Человечеству нужно выжить… любой ценой, и вскоре я перестал думать о том, сколько тысяч и миллионов человеческих жизней уносило то или иное наше решение, направленное на то, чтобы сохранить миллиарды. И я даже не раздумывал, считая, что еще две простых человеческих судьбы ничего не решат на чаше весов моей совести. В конце концов, я заслужил такую малость, как нормальное человеческое общение. Доктор говорил, что вы — особенные, настоящие, живые. А ведь именно жизни мне так не хватало здесь. Я вмешался в решение Монолита относительно желания Хип. Теперь мне стыдно за это.
Координатор положил на стол небольшую прозрачную пластинку из, как мне показалось, синеватого витринного стекла. Блеск его, впрочем, был совсем не стеклянным, а каким-то влажным, маслянистым, переходящим в радужные переливы на сколах. Присмотревшись, я увидел, что сколы по краям пластинки, скорее, напоминают грани кристалла.
— Это единственная настоящая вещь здесь, в искусственном мире, Лунь. Мы много лет потратили на то, чтобы взять хоть крошку того вещества, из которого состоит объект номер семьдесят четыре. А он взял и сам отщепил от себя вот этот осколок… после чего дал мне понять, что это его дар вам. Только вам. Для чего, зачем, что он должен сделать — этого я не знаю. Могу только сказать: сохрани его обязательно. Ты поймешь, когда он вам пригодится.
— Наверно, когда сбудется предсказание Дока? — Я пожал плечами. Разговор уже начал меня утомлять, мне хотелось уйти на песчаный берег и думать там свои тихие спокойные мысли, перебирать воспоминания.
— Тот самый конец света? Это всего лишь его предположение, Лунь. Конец нашей цивилизации, может быть, и случился, если бы вы не донесли просьбу Доктора. Теперь же это очень сомнительно. Скорее всего даже невероятно. Верная программа запущена, Доктор знал, что и как нужно пожелать.
Координатор закрыл глаза и едва заметно улыбнулся.
— Он уже на подходе… человек, больше всего на свете желающий вытащить вас отсюда обратно в жизнь, в Зону. И ведет его тот же проводник, что и вас, а это значит, что к Монолиту он дойдет даже мертвым. Всегда находились люди, способные преодолеть все ужасы Зоны и заставы моих бойцов. И даже мы, меняющие мир, не в силах были остановить таких людей… они прорывались к Монолиту, он выполнял их желание. Этот сталкер из их числа. Его желание сильно, и Камень исполнит его так, как надо. И последнее, Лунь. Когда вы вернетесь, дайте знать другим, чтоб не стреляли в моих бойцов. Они будут выходить к вам небольшими отрядами, и вряд ли кто из них сможет вспомнить свое прошлое. Пусть все знают, что не они убивали сталкеров на подходах к ЧАЭС, не они атаковали «Свободу» и «Долг», не пропуская их отряды в Припять, — все это делал я. Большинство из них — неплохие люди, поэтому… не стреляйте, когда они будут просить у вас помощи. Теперь бери подарок и уходи.
— Прощай, — я кивнул, поднимая неожиданно массивную пластинку, которая от моего прикосновения тут же налилась голубоватым сиянием. Ушел я, не оборачиваясь, — находиться в доме Прохорова было уже неприятно. Казалось, воздух в комнатах почернел и стал затхлым, а фигура бывшего ученого приобрела серый, пыльный оттенок и как-то разом иссохла, став похожей на вешалку для пальто.
Мир, привычно-спокойный, прохладный, тихий, едва заметно изменился. На небе уже не было той бездонной чистой синевы — тонкая серая пелена с отдельными пятнами размытых облаков становилась все более плотной, тяжелой. Сильный порыв ветра зашумел в кронах сосен, гладь реки подернулась рябью, на отдельных волнах появились барашки. Хип, сидевшая у входа на террасу, поднялась, посмотрела на меня равнодушным взглядом, зябко повела плечами и отвернулась.
— Что сегодня такое? — бесцветным, медленным голосом спросила она, ни к кому конкретно не обращаясь. — Может, будет дождь? Я давно хотела дождя… с грозой.
— Наверно, дождь будет. На небе видны облака, — сказал я, и Хип вздрогнула, услышав звук моего голоса.
«Тум-м-м-м» — медленный, мягкий удар начинающегося Выброса навалился со всех сторон, заставив мелко задребезжать стекла в оконных рамах. Словно разбуженный этим ударом, резко взвыл ветер, вихрями
