парочки, Луня и Хип. Того же сорта человек, что в Зоне редкость необычайная. Такие здесь долго не живут. Злиться не получается на него.
— Почему же зря? — спросил я вместо того, чтобы матерно послать и отвернуться к стенке, сделав вид, что сплю.
— Я врач, Фреон. И я в курсе, как легко бывает отобрать жизнь и каких усилий стоит её вернуть. Легче тебе не стало ведь, факт, можешь даже не спорить с этим. Ты миру отомстить попытался, а пострелял-то людей, которые тебе лично ничем уже не мешали и давным-давно стали чужими.
— Смотрю, ты правильный, — усмехнулся я.
— Какой есть. Чего-то наш Философ примолк и задумался. Может, расскажешь чего?
— А не хочу, — тихо пробурчал Ересь. — Ничё интересного.
— А всё-таки?
— Папа как сел, так, считай, и не выходил. — Философ пожал плечами. — Неделя, может, две на свободе, а потом опять на кичу. Домой ни разу не заявлялся, я его только на паре фоток и видел. Мамашка не просыхала. Мне и семи лет не было, как её родительских прав лишили. Детдом, позже интернат, после девятого — занюханная пэтэуха, там все наши выпускнички учились, стал типа автослесарем, а в реале воровал, лохов по подъездам прессовал на бабки или мобилы, как, в общем, и наши все. Работы один хрен не было, чем заняться? А уж жильё потом дали — в натуре, как Фреон рассказывал, такие же бараки, если не хуже, коммуналка тухлая. Мы и на хрен никому не нужны были, чтоб нам квартиры выделять, ясен пень. Ну, чё… родных нет, работу такую дали, что зарплата не то что маленькая, а ваще ржач. Манал я такие бабки, которых даже на жильё не хватало. Ну и покатилось… с пацанами по вечерам лохов трясли, драки, пьянки, дискачи по пятницам, кто-то на иглу подсел и скололся на хрен, кто колёса жрал, а кто и заживо начал гнить с какой-то мутной сини в таблетках. Житуха была — зачепись весёлая. Народ по вечерам дома сидел и рыла на улицу не высовывал, каждую неделю по пьяни кого-нибудь мочили, нашего Мухосранска даже менты шугались. Из пацанов местных только некоторым свезло — в Москве устроились в реальные бригады, вроде зажили, а наши все… хрень одна. А потом какой-то мажор московский к нам приехал и начал народ набирать — у него типа тут знакомые были из наших местных бандюков. Нормально так отбашлял, договорился типа, лошара столичный. Ну а чё? Гусь при бабках, кормит-поит, стволы подогнал, снарягу тоже, в Зону, говорит, пойдём, и я у вас буду начальник. Трепался, что тут можно реальные баксы поднять. Ну и порешили мы с пацанами, как в эту самую Зону придём, свалить от этого лоха и уже на себя пахать. Но пацаны эти для меня были левые, с другого района, я их не знал ваще, не нравились они мне очень. Сдаётся, могли бы и пришить за ствол или жратву. Потому и разбежались мы, когда этого мажора в овражке одном на шмотья разбросало.
— Философ… а вы, случаем, не помогли тому мажору в овражке-то? — спросил я.
— Не… чё ж мы, звери? Кому оно надо, чувака ни за хрен собачий валить? Просто бы обобрали да кинули, и всё. Недалеко ж было, он бы спокойно и вернулся. Хотя… те мутные пацаны могли бы и вальнуть. Они реальные бандиты были, ваще отморозки.
— А ты не такой?
— Слышь, харе уже подкалывать. Не такой, значит. Я ваще никого даже в Зоне ещё не завалил, если чё.
— Как Философом стал?
— А… ну, я ж ещё тогда мало чё отдуплял в этой Зоне, не знал, чё к чему. Мне, по ходу, свезло просто, что живым к каким-то сталкерам прибился, ну, они меня и довели до Чернобыля-7, в Бар. Как зовут, спросили. Имя я им назвал, они говорят, что здесь так нельзя, должна быть погоняла. Ну, я сказал, типа меня Философ теперь зовут, а они в непонятках, почему это. Я говорю, что Философ — это мужик такой умный, прошаренный, и много чего я им ещё нарассказывал, а они вдруг заржали и говорят, что зовут меня теперь Ересь.
Фельдшер негромко хрюкнул от смеха, потёр нос.
— Не обижайся, чувак… и вообще ересь по-гречески — «учение», и потому обидного, в сущности, нет ничего. Ух…
— Эй, народ, вы ещё трепаться не устали? — В комнату вошёл Хорь с кастрюлей и тремя алюминиевыми ложками. — Тут вы горячее заказывали. Извольте. Борщ!
— Ну на фиг! Настоящий? — изумился Фельдшер.
— Само собой, нет. Баночный. Но, ребята, это ещё как сварить. Тушёночки добавил, картофельного сублимата, сала шматочек. В общем, цимес. Лопайте, пока не остыло. Ложки чистые, лично на каждую поплевал и протёр.
— Ага. — «Фримен» подставил пустой ящик. — Благодарствую!
Борщ, конечно, только назывался так, роднило его с настоящим украинским блюдом только наличие свёклы, но штука всё же получилась очень вкусная — Хорь постарался. В три ложки мы мигом опустошили кастрюлю, после чего нам подали крепкий чай в закопченном, мятом чайнике, тоже обжигающе горячий, дымящийся, и пачку сухарей с изюмом.
— Да, чуваки. Так жить можно. — Фельдшер улыбнулся, расслабленно откинувшись в кресле с большой кружкой крепкого до черноты чая. — Только сигары не хватает.
— Когда пойдёте выходы шукать? — поинтересовался Хорь.
— Утром, послезавтра.
— А почему не завтра, Фреон? Время только тянете.
— Отдохнуть нужно хорошенько, сил набраться, — начал я объяснять. — Сталкер не каждый день в Зону ходит, должны быть перерывы. Иначе просто перегоришь… ходки-то дальние, непростые.
— Эх, мужики… вы это лучше им объясните. — Хорь ткнул пальцем вверх, вздохнул. — Мне на днях уже открываться нужно, охрана подойдёт, помощник, а снабжение не налажено.
— Тебе этого товара надолго хватит.
— Ну, не знаю. — Торговец развел руками. — Это как дела пойдут. Короче, мужики, не тяните резину.
Отужинав, Фельдшер и Ересь завалились спать, а я из своего личного ящика, в котором хранил ненужные в ходках вещи, достал тёплый, домашней вязки свитер, положил его на колени, разгладил. Вынул из складок шерстяной ткани записку.
Снова, раз уже, наверное, в сотый, прочитал:
«Андрейка, милый! Береги себя там, в этой своей зоне. Вот, это для тебя: Говорят, там даже летом холодно. Обязательно возвращайся, я очень жду тебя.
По-хорошему, надо бы мне порвать и выбросить эту бумажку. Выкинуть из головы. Продать или подарить этот свитер, он-то мне, в сущности, не особенно и нужен, «Кольчуга» отлично греет даже в промозглые декабрьские ночи, а морозов здесь, в Зоне, уже много лет не было. Но… не могу. Кажется мне иногда, что не Андрею тому несчастному, Зона ему мягкой постелью, записка эта адресована. Что не для него неизвестная мне Лена свитер этот вязала и не его она из Зоны ждёт. И представляется мне небольшая однокомнатная квартирка с мягкими коврами на полу, торшер с тёплым жёлтым светом. Шторы бархатные, и за окном ночь, а в доме пахнет горячей картошкой и только что поджаренными котлетами, потому что ждёт она, Лена, из смерти, из тьмы меня ждёт, знает, что скоро постучусь я в дверь, голодный и усталый.
«Обязательно возвращайся, я очень жду тебя».
Как же хочется думать, что ждут тебя там… что это о тебе бессонными ночами волнуется маленькая, хрупкая женщина с печальными глазами, сидит у окна, закутавшись в тёплый халат, и смотрит в ночную тьму. Я почему-то Лену эту представлял себе именно так. И от мыслей таких всякий раз подкатывало к горлу, и, как и раньше, обещал я себе избавиться от записки и свитера, но только не сейчас, а завтра. А потом… потом всё повторялось. Даже злился я на себя… тоже мне, фантазёр. Никто тебя не ждёт, никого у тебя давным-давно нет, размечтался, романтик, блин. И добро бы, какая польза от этого была. Ни хрена это для сталкера не полезно — мечтать, а скорее, очень даже вредно.
