Выйдя от капитана, я с трудом сделал несколько шагов по улице. Ноги не держали меня, щеки (я это чувствовал) горели. На углу я остановился и прислонился к стене, чтобы собраться с духом и навести порядок в мыслях. Мне не удалось в полной мере ни то, ни другое. И немудрено. Ничего, подобного полученному приказу, я и представить себе не мог. Лакедем был прав, говоря о коварстве Жаиме душ Сантуша. Насколько я мог понять, португалец добился у кардинала согласия на выдачу моих друзей инквизиции. И я ничего не мог поделать с этим! Мало того: я не мог не только отомстить за мертвого отца, но и помочь живым его (и моим) друзьям! Было от чего прийти в отчаяние.
Первым моим порывом было немедленно отправиться к несчастному семейству, все им рассказать и помочь скрыться. И самому присоединиться к беглецам. Но по некоторому размышлению я понял, что этот план был чрезвычайно рискованным. Ведь семейство предписывалось взять под стражу не каким-то португальским дворянином, а всесильным первым министром Франции. И, значит, беглецов бы разыскивали по всей стране и со всей тщательностью. Мои же прегрешения в этом случае оказывались весьма тяжкими – нарушение присяги, дезертирство, помощь государственному преступнику и его семейству. Хорошо, если все закончится Бастилией, а не виселицей. Или, что еще хуже, мне пришлось бы разделить участь тех, кому я пытался помочь – я вместе с ними был бы передан испанской инквизиции.
«Спокойно, Исаак, – сказал я себе, – в конце концов, у тебя еще целый день, а значит, можно что-то придумать. Не стоит сейчас являться в дом к бедняге Лакедему просто вестником беды. И не стоит хвататься за первую же возможность. Первое впечатление обманчиво».
Я развернул приказ и еще раз перечитал его. Дойдя до слов «...и доставить указанного ростовщика Исаака Лакедема вместе с семейством в Барселону», я спрятал приказ в карман и направился в сторону гвардейских конюшен. Здесь, без особого старания, я выбрал подходящую карету – большую, выкрашенную в черный цвет, с решетками на окнах и крепкими запорами на дверцах, – и пару крепких лошадей, после чего приказал подготовить мрачный экипаж к утру. На вопрос о том, кто будет управлять каретой, ответил коротко: «Я сам».
Погруженный в мрачные мысли, шел я по улице, не замечая никого и ничего. Вот, оказывается, к чему привела моя игра в тугодума из Пикардии! А я еще веселился, медленно подбирая слова в разговоре с однополчанами, тяжело задумываясь над любым, самым простым вопросом, притворяясь, что не понимаю ни одного ученого слова, которыми любили щегольнуть некоторые гвардейцы! Атос тоже посмеивался над неожиданной репутацией, которую я приобрел. Ни ему, ни мне не могло прийти в голову, что игра вдруг обретет поистине трагический характер
Поразмыслив немного, я, однако, пришел к выводу, что пока эта игра принесла мне пользу: ведь иначе дон Жаиме получил бы другого исполнителя. А я даже не узнал бы о том, что мой враг добрался до семейства Лакедем. Скорее всего, в случае их внезапного исчезновения, я решил бы, что Исаак Лакедем спешно осуществил свой план – уехал из Франции в Савойю и далее – в Рим. Наверное, меня бы огорчило это известие – но не более того.
Домой идти не хотелось. Я направился в харчевню на улице Фосуеар. Во-первых, тут частенько собирались свободные от службы мушкетеры роты де Тревиля. В их числе бывал и мой старший друг. Не то, чтобы я рассчитывал получить от него помощь в той тягостной ситуации, в которой я оказался. Просто мне хотелось перемолвиться с ним парой слов и, хотя бы на время, отрешиться от печальных мыслей. Во- вторых, плохое настроение не влияло на мой аппетит; в харчевне подавали прекрасных цыплят и приличное вино. День между тем клонился к вечеру, а у меня с самого утра маковой росинки во рту не было.
Я действительно встретил в харчевне Атоса – в обществе незнакомого молодого человека, миловидное лицо которого несколько портило слащавое выражение. Они сидели за столом в углу и оживленно что-то обсуждали. Поначалу он показался мне одним из тех щеголей, которые все время поднимают вверх руки, чтобы, не дай Бог, не набухли жилы, и пощипывают мочки ушей, чтобы те оставались нежно-розовыми. Правда, никакого щегольства в его наряде не наблюдалось. Напротив – молодой человек был в скромном, темных тонов камзоле, выпущенный поверх камзола простой белый воротник не был отделан кружевами, как того требовала мода. Столь же скромно выглядели темно-серый дорожный плащ и круглая шляпа, брошенная на стол. Если бы не перевязь, на которой висела шпага, я принял бы его за странствующего торговца. Но вряд ли, конечно, Атос коротал бы время в обществе простого торговца.
Когда я подошел, разговор прекратился. Оба собеседника одновременно воззрились на меня. Должно быть, я выглядел необычно, потому что Атос спросил:
– Что с вами, Портос? Вы выглядите так, словно вам только что предложили сделать выбор между Бастилией и Гревской площадью!
– Вы даже не представляете себе, Атос, насколько справедливо это суждение, – ответил я, усаживаясь рядом.
Атос знаком велел кабатчику подать еще вина, я же потребовал жареных цыплят и немедленно принялся за еду. На некоторое время я отвлекся от мыслей о предстоящем аресте моих друзей и о зловещем доне Жаиме. Атос и незнакомый молодой человек помалкивали, видя, что я пребываю в плохом настроении. Лишь после того, как я отодвинул пустое блюдо и молча налил себе полный стакан анжуйского, Атос сказал:
– Познакомьтесь, Портос, это мой дальний родственник[7] . Зовите его Арамисом, – он усмехнулся. – Еще одно странное имя, непереносимое для слуха парижан. Он попал в щекотливое положение, и я уговариваю его сменить сутану на мушкетерский плащ или гвардейскую кирасу. Собственно, сутану наш аббат уже снял, но вот относительно военной службы до недавнего времени колебался. Но, кажется, я его уговорил.
Арамис покраснел.
– Разве что временно, – смущенно заметил он, пожимая мне руку. – Да и то, я еще не решил. Признаться, меня никогда не прельщала военная карьера, я всегда мечтал связать свою жизнь с церковью.
Приглядевшись, я понял, что отказавшийся от сутаны аббат не так уж юн, хотя и моложе Атоса. Во всяком случае, проницательный взгляд и незаметные поначалу мелкие морщинки, бегущие от уголков глаз, заставили меня набросить как минимум четыре-пять лет к первоначально предполагавшемуся возрасту. В его движениях так же проступала скупая гибкость, больше соответствовавшая зрелому человеку, которую он старательно прятал за подчеркнуто-жеманной манерой поведения.
– Временно, не временно, – проворчал Атос. – Разве есть что-нибудь вечное на этом свете? – он прищурился. – Сдается мне, понятие о монашеской жизни у вас очень своеобразно, – он указал на перевязь шпаги, выглядывавшую из-под плаща молодого человека.
– Монахи, освобождавшие Гроб Господень, тоже носили оружие, – кротко возразил Арамис. – Но от этого они не переставали быть духовными лицами.
– Ну-ну. То есть, тот офицер, которого вы сегодня так удачно прикололи на Пре-о-Клер – переодетый сарацин? – невозмутимо поинтересовался Атос. В глазах Арамиса сверкнула молния, которая впрочем, тут же погасла. Как ни был я занят невеселыми мыслями, но меня чрезвычайно заинтересовал родственник Атоса. В отличие от прямодушного и благородного Атоса, в нем, похоже, уживались два человека. Один, жеманный и лукавый монах, не вызывал у меня особого интереса. Куда любопытнее и привлекательнее показался мне другой Арамис – человек сильных страстей, самолюбивый и вспыльчивый, могущий стать чрезвычайно опасным для недругов.
Атос повернулся ко мне.
– Да! – вспомнил он, и тотчас словно облачко набежало на его лицо. – Что должны были означать ваши слова, Портос? Надеюсь, вы пошутили?
– Увы! – мрачно ответил я. – Вовсе нет. Я поставлен перед выбором, который ничем, в сущности, не отличается от того, о котором вы только что сказали, Атос, – и я осушил стакан. – Простите, но я не могу рассказать всего.
При этих словах Арамис немедленно поднялся.
– Прошу меня простить, – сказал он, с обезоруживающе виноватой улыбкой. – У меня еще есть кое- какие дела, – он взял шляпу, лежавшую на скамье. – Надеюсь, мы еще встретимся.
– Нет-нет, вы тут ни при чем, Арамис, – поспешно сказал я. – Дело вовсе не в вашем присутствии, просто я получил секретный приказ, содержание которого не могу раскрыть даже друзьям. И он поверг меня в отчаяние. Даю слово – вы тут ни при чем!
