развел руками с огорченным видом. – Этот экзотический джентльмен подозревается в попытке изнасилования, и я вынужден…
Туристка подскочила, словно ужаленная, и растворилась в толпе гуляющих.
Левин замер с поднятым карандашом и озадаченно осмотрелся.
– Что это с ней?
Розовски меланхолично пожал плечами.
– Следует изучать иностранные языки, друг мой. Тем более, что ты имеешь дело с иностранцами. А ведь в школе, в Москве, много лет назад ты, безусловно учил иностранный.
Яаков подозрительно посмотрел на детектива.
– Во-первых, я учил немецкий.
– Ну, извини, – Розовски развел руками. – Ошибка вышла.
– Что это ты ей сказал? – спросил художник воинственным тоном. – Ну-ка, выкладывай! – он выпрямился во весь свой двухметровой рост и угрожающе навис над казавшимся миниатюрным Натаниэлем. – Говори, фараон чертов!
– Тихо, тихо, – зашептал Розовски, виновато улыбаясь. – Что ты расшумелся? Ты мне срочно нужен. Как бы я ее сплавил, если она пялилась на тебя томными глазами? Ну, сказал, что полиция подозревает тебя в изнасиловании семидесятилетней старухи. С отягчающими вину обстоятельствами.
Яаков немного подумал и вдруг расхохотался.
– Уверен, что ты ее не испугал, – произнес он, вытирая выступившие слезы. – Просто она решила, что ты записал и ее в старухи. И оскорбилась. Ладно, черт с тобой. Поставь банку пива в качестве компенсации.
– Хоть две, – облегченно вздохнув, сказал Розовски. – А если ответишь на мой вопрос – куплю тебе пак пива, – он раскрыл папку и показал Яакову портрет Ари Розенфельда. – Это твоя работа?
– Моя, – ответил художник. – Вот, в углу подпись, – он показал. – Видишь?
– Ты можешь вспомнить, когда рисовал этот портрет?
– А что тут вспоминать? – спросил, в свою очередь Левин. – Вот же дата, ослеп, что ли?
Розовски шепотом выругался. В этом деле он все больше и больше проявлял какую-то, просто, фантастическую, рассеянность. Действительно, сейчас, когда Яаков ткнул пальцем в рисунок, он и сам заметил четкие мелкие цифры в верхнем углу рисунка. За месяц до смерти банкир позировал уличному художнику для портрета.
– Неси пак пива, – напомнил Левин.
– Принесу, не беспокойся… Ты хорошо помнишь тот день?
– Нормально. День как день.
– Ну, может быть, что-нибудь необычное? Я имею в виду – в поведении этого господина.
Левин почесал бороду.
– Ч-черт его… Ты лучше скажи, что именно тебя интересует?
– Что меня интересует? – теперь задумался сам Розовски. – Например, каким он тебе показался. Ты ведь имел возможность долгое время его разглядывать. Он нервничал? Суетился? Знаешь, бывает, у человека в душе что-то происходит, и он просто не может усидеть на месте.
– Знаю, знаю… Н-нет, не сказал бы, – с некоторым сомнением в голосе произнес Яаков Левин. – Так, разве что…
– Что?
– Глаза были тоскливыми. Как у собаки, понимаешь?
– Понимаю.
– Но это только в тот день, когда я его рисовал.
Натаниэль осмотрелся. Видимо, вон там кафе, упоминавшееся Габи Гольдбергом. Кстати… Он вытащил из кармана заранее приготовленную фотографию стажера.
– Скажи, Яша, у тебя, по-моему, хорошая зрительная память…
– Не жалуюсь, – коротко ответил художник.
– Вот этого парня ты здесь не видел?
Левин взглянул на фотографию, подумал немного.
– Видел?
– Часто.
– С ним не видел? – Натаниэль кивнул на портрет Розенфельда.
– С ним – нет. Обычно этот парень ходит с такими же ребятами… Хотя нет, как-то раз он был с другим. Совсем недавно. Я запомнил, потому что уж очень они были разными. Я их встретил возле кафе.
– Какого кафе?
– А вон, у Шломо, – художник показал на ближайшее уличное кафе. – Вон там они сидел, за крайним столиком, видишь? Вон, где сейчас две девицы животики надрывают. Он сидел ко мне вполоборота, а второй парень…
– Минутку… Розовски предостерегающе поднял руку. – Ты точнее не можешь сказать? Когда именно это было?
– Дай сообразить… – Левин задумался. – По-моему, это было в четверг, несколько недель назад. Нет, в пятницу утром, точно!
– Ты ничего не путаешь? Они были здесь именно в пятницу?
– Ничего я не путаю, – художник обиделся. – Не забывай, что у меня зрительная память профессиональная. И потом, пятница – особый день.
– Ладно-ладно, я тебе верю… Они ушли вместе? – спросил Натаниэль.
Левин немного подумал, отрицательно качнул головой.
– Нет, этот… Который постарше… Он ушел раньше. И физиономия у него была весьма довольная. Прямо-таки сияющая. А второй остался за столиком.
– Ты хорошо запомнил того типа, который был в кафе вместе с Розенфельдом?
Художник пожал плечами.
– Более-менее, – ответил он.
– Та-ак… – Розовски закрыл папку. – Ты можешь описать его?
– спросил он.
– Кого?
– Того, кто был здесь вместе с парнем.
– Лучше я его нарисую. Словами трудно.
– А сколько ты берешь за портрет?
– За портрет? – Левин улыбнулся. – Смотря с кого. Когда сто шекелей, когда триста. А что?
– Сможешь нарисовать?
– За сколько?
– За пятнадцать минут.
– За сколько шекелей? – повторил Левин.
– За триста.
– За триста – смогу.
– Действуй, Яша, – сказал Розовски. – А я пойду, поболтаю с Шломо.
– Не забудь пиво! – крикнул ему вдогонку Яаков. – У Шломо, кстати, вполне приличное.
– Не забуду. Работай.
16
Натаниэля не оставляло странное чувство: ему казалось, что совсем недавно он держал в руке оба конца этой разорванной цепочки, и вдруг упустил их. И что произошло это во время визита в университет. Собственно, только ради того, чтобы попытаться вновь найти этот разрыв, он и решил провести целый день дома, в спокойной обстановке, без спешки и суеты агентства.
Ему вдруг пришло в голову, что он давно мечтал о дне отдыха и безделья. Хотел поваляться на диване с книжкой и чтобы никто не отвлекал. Со стороны сейчас это именно так и выглядело. Разве что книжка толстовата. Розовски бросил взгляд на увесистый фолиант. Раскрыл книгу, рассеянно перелистал. Да, с такими книгами на диване не валяются. Он отложил книгу в сторону, поднялся лениво прошелся по комнате.
