подобно Чавезу, были худощавые подтянутые тела бегунов на средние дистанции. Ещё одно обстоятельство оказалось настолько очевидным, что ему потребовалось на осознание его целых полминуты.
Все без исключения походили на выходцев из Латинской Америки.
После душа он почувствовал себя намного лучше. В раздевалке лежала высокая стопка чистых полотенец, а у стен было достаточно умывальников, чтобы каждый мог побриться, не толкая друг друга локтями. Даже у кабин в уборной были дверцы. Если не принимать во внимание разреженный воздух, пришёл к выводу Чавез, место выглядело многообещающе. Тот, кто составлял распорядок дня, выделил сержантам двадцать пять минут на то, чтобы прийти в себя и приготовиться. Да, отношение к ним было почти цивилизованным.
В 6.30 цивилизованности пришёл конец. Солдаты надели форму, в том числе тяжёлые сапоги, и вышли из казармы. Там их ожидали четверо, стоявшие на одной линии. По мнению Чавеза, это были офицеры. Да и кто другой мог иметь такое выражение лица и манеру стоять? Позади этих четверых стоял ещё один мужчина, он был старше других, но тоже выглядел и вёл себя как офицер, но... не совсем, подумал Чавез.
— Куда мне идти? — спросил Динг Вегу.
— Ты должен следовать за мной. Третье отделение, Капитан Рамирес. Крутой, сукин сын, но хороший мужик. Надеюсь, ты ничего не имеешь против пробежки?
— Попытаюсь не обосраться перед тобой, — ответил Чавез.
На лице Веги появилась усмешка.
— Именно это я и сказал им.
— Доброе утро, парни! — пророкотал голос старшего. — Для тех, кто ещё не знает меня, сообщаю, что я — полковник Браун. Всех, кто прибыл вчера вечером, я приветствую в нашем маленьком горном убежище. Вас уже распределили по отделениям, и теперь я заявляю, что организационная фаза подготовки закончена. Наша группа полностью укомплектована.
Чавеза ничуть не удивило, что Браун оказался единственным мужчиной, не относящимся к латиноамериканской расе. Однако он не знал, почему это не удивило его. Четверо офицеров направлялись теперь к строю солдат. Это были инструкторы физической подготовки, что сразу было видно по белым чистым майкам и непоколебимой уверенности в повадках, — они не сомневались, что сумеют загнать кого угодно.
— Надеюсь, все хорошо выспались, — продолжал Браун. — Начнём день с гимнастических упражнений...
— Да, конечно, — пробормотал себе под нос сержант Вега, — и загнёмся ещё до завтрака.
— Ты здесь сколько времени? — негромко спросил Чавез.
— Второй день. Господи, надеюсь, скоро станет легче. Офицеры прибыли, видно, по крайней мере, на неделю раньше — они не блюют после пробежки.
— ...и непродолжительного трехмильного кросса по холмам, — закончил Браун.
— Ну это-то не слишком страшно, — заметил Чавез.
— Именно так я думал вчера утром, — ответил Вега. — Слава Богу, что я бросил курить.
Динг не знал, что сказать в ответ. Вега был тоже лёгким пехотинцем из 10-й горной дивизии и, подобно Чавезу, способен был передвигаться весь день с пятнадцатью фунтами снаряжения на спине. Однако воздух был очень разреженным, до такой степени, что Чавез не мог понять, на какой высоте они находятся.
Они начали с обычной дюжины физических упражнений, да и число повторений не было слишком уж большим, хотя Чавез почувствовал выступающий пот. Лишь во время пробежки он понял, насколько трудно ему придётся. Солнце взошло над горами, и сержант впервые сумел оценить, какая местность их окружает. Лагерь находился в глубокой долине и занимал примерно пятьдесят акров почти ровной площадки. Всё остальное вокруг казалось вертикальным, однако при более близком знакомстве склоны были не круче сорока пяти градусов и местами покрыты приземистыми карликовыми соснами, которые никогда не достигнут высоты, необходимой для рождественских украшений. Четыре отделения — каждое с инструктором и капитаном во главе — двинулись в разных направлениях по тропинкам, выбитым в горных склонах. На протяжении первой мили, по оценке Чавеза, они поднялись примерно футов на пятьсот, постоянно пробираясь по причудливым изгибам в сторону возвышенности, покрытой скалами. Инструктор не дал команды петь, что обычно является составной частью пробежки строем.
Впрочем, и строя-то никакого не было, просто вереница солдат, старающихся не отстать от безликого робота, чья белая майка звала их навстречу смерти от изнеможения. Чавез, не начинавший ни одного дня за последние два года без пробежки длиной в добрых три мили, заметил, что задыхается уже после первой.
Ему хотелось сказать что-то вроде: «Здесь нет проклятого воздуха, нечем дышать!» — но он понимал, что нельзя понапрасну расходовать кислород, каждая молекула которого была необходима для обогащения его крови, циркулирующей в теле. Инструктор остановился на вершине холма и обернулся, чтобы убедиться, все ли следуют за ним;
Чавез, который напрягал все силы, чтобы сохранить своё место в цепочке бегущих, получил возможность увидеть панораму, достойную фотографии самого Анселя Адамса, причём она казалась удивительно живописной в ослепительном свете утреннего солнца. Но единственной мыслью сержанта, когда он увидел горы, протянувшиеся перед ним больше чем на сорок миль, был ужас, что его заставят пробежать все эти мили. Господи, а мне казалось, что я в отличной форме! Черт побери, я действительно в отличной форме!
Следующая миля пролегала на восток по узкой полоске хребта, и сверкающее солнце безжалостно светило в глаза, которым нужно было постоянно оставаться настороже. Тропинка, проложенная по вершине хребта, была узкой, и стоило ступить в сторону от неё, как можно было упасть и сильно разбиться. Инструктор постепенно увеличил темп бега — или, по крайней мере, так казалось солдатам, пока, наконец, не остановился на другой вершине.
— А ну, не стойте на месте! — заворчал он на тех, кто прибежал вместе с ним. Чавез заметил, что отстали всего два человека, оба из числа тех, кто прибыл вчера, да и то всего на двадцать ярдов. На их лицах был виден стыд и решимость выдержать все. — О'кей, парни, отсюда наш путь лежит под гору.
Так оно и было большей частью, но из-за этого бег стал лишь более опасным.
Ногам, словно резиновым от усталости, вызванной кислородным голоданием, приходилось спускаться по ведущему вниз склону, причём его крутизна менялась от плавной до опасно крутой, он был усыпан камнями, угрожающими неосторожным.
Здесь инструктор сбавил скорость бега ради безопасности, как подумали все.
Капитан пропустил мимо себя солдат и занял место в арьергарде, чтобы следить за развитием событий. Теперь их глазам открылся лагерь. Пять зданий. Из трубы одного поднимался дым, обещая завтрак. Чавез увидел вертолётную площадку, полдюжины автомашин, причём все с приводом на обе оси, и то, что могло быть только стрелковым полигоном. Никаких других следов проживания людей заметно не было, и сержант понял, что даже с высоты, с какой он смотрел вчера, не было видно строений ближе к их лагерю, чем в пяти или шести милях. Нетрудно было понять, почему этот район населён так редко. Но Чавез в настоящий момент не имел ни сил, ни времени для раздумий. Устремив взгляд на тропинку, он старался сохранять скорость бега и не потерять равновесия. Он занял место рядом с одним из тех двоих, что раньше отставали, и наблюдал за ним. Чавез думал уже об этом отделении, как о своём, а сослуживцы должны присматривать друг за другом. Но минутная слабость оставила солдата. Теперь он бежал, высоко подняв голову, стиснув руки в тугие кулаки, с силой выдыхая воздух и уверенно глядя вперёд.
Наконец склон постепенно перешёл в равнину, и перед ними показался лагерь С противоположной стороны приближалась другая группа.
— Выстроиться по двое, парни! — в первый раз крикнул капитан Рамирес. Он обогнал своих подчинённых и занял место инструктора, отбежавшего теперь в сторону. Пробегая мимо, Чавез заметил, что этот сукин сын даже не вспотел.
Третье отделение перестроилось в двойную колонну за своим командиром.
— Отделение! Быстрым шагом, марш! — Бегущие тут же перешли на быстрый шаг.
В результате нагрузка на лёгкие и ноги уменьшилась, они поняли, что перешли в подчинение капитана и все ещё находятся в армии. Рамирес провёл их до казармы Капитан не требовал, чтобы они хором
