звонила домой… какие-то проблемы – надо сходить – увидимся завтра после занятий.
Лев откуда-то знал, что увидятся они теперь не скоро. Доведя Лизу до спуска к набережной, он тихонько сжал ее плечи и сказал:
– А вот, господа, андерманир штук – прекрасный вид: Лиза счастливая стоит.
– Что? – засмеялась Лиза.
– Потом когда-нибудь объясню, беги.
Не знал Лев только одного: куда именно ее от него спрячут. Но определенно – в хорошее далекое место… где там у таких, как ее родители, родственники живут?
Лев не искал ее – только на третий день поздно вечером приплелся «во двор», к Сэму.
– Уже? – спросил тот. – Дури хочешь?
– Уже. Нет.
Все было понятно: Лев знал историю с Ленор.
– Скажи еще спасибо, что они Лизу от тебя удалили, а не наоборот.
– Когда она позвонит… – начал Лев.
– Она не позвонит. А то бы давно уже позвонила. Но я догадываюсь, чем ей пригрозили, если она упрямиться будет.
– Чем?
– Странный ты, Лев, ей-богу: «чем»… – твоей жизнью, вот чем! Ну, или там – здоровьем как минимум.
– А не проще бы было меня – чик-чик?
– Кто из нас дурью напичканный – ты или я? Если бы тебя чик-чик, то она бы… помнишь:
– и так далее? Нет, ты же книжек не читаешь… «Ромео и Джульетта», в общем. Ромео и Джульетта сегодня: он из диссидентской семьи, она из гэбэшной. Смешно.
– Я не из диссидентской.
– Да знаю, что не из диссидентской, – это я просто для композиционной четкости. – Сэм потряс головой и закончил: – Думаю, она не позвонит, Лев. Не напишет. Не даст о себе знать. Она будет делать все, что они говорят.
«Другие времена» действительно не помогли… ибо не бывает, не бывает, не бывает других времен.
– Мне плохо без Лизы, – вздохнул дед Антонио.
– Тебе оттуда ее не видно? – пошутил Лев.
– Откуда «оттуда», – рассердился дед, – когда я здесь? Черт вас знает, как у вас, молодых, мозги устроены… с такими шуточками. Какие вы tutti холодный все!
– Нормально устроены, деда, не волнуйся.
– Я не постигаю, как это… ни она ничего не предпринимает, ни ты! Ты так и не попытаешься…
– Нет, – остановил его Лев. – Я ей живой нужен.
– Но сколько ты без нее продержишься?
– Сколько надо, столько и продержусь, деда.
Черт их знает, как у них мозги устроены, черт их знает…
Устинова положили в больницу: сердце. Римма Ипполитовна, его загадочная жена, которая умудрилась почти за год ни разу не показаться Льву на глаза, попросила по телефону «не беспокоить Илью Софроновича»… «Не беспокоить» означало, конечно, «не посещать».
В академии прямо с середины семестра отменили дальновидение – разумеется, успокоив, что временно. Вместо Устиновских часов в расписание беспорядочно набросали разных спецкурсов, преподававшихся «ведущими учеными из ближнего и дальнего зарубежья». К ведущим ученым, из любого зарубежья, полагались переводчики с навсегда испуганными лицами – вне зависимости от того, осуществлялся перевод с французского или, например, с украинского. Украинский ученый, Панасенко (Поносенко, в местной транскрипции), специалист в области кармических законов, заявил, по слухам, что не понимает вообще ни слова по-русски, – и студенты, в том числе Лев, ходили на его спецкурс «прикалываться». Они там изо всех сил помогали лысому переводчику с густой бородой найти наиболее точный перевод на русский таких смачных украинских слов, как «хинаяна», «махаяна», «реинкарнащя» и им подобных. Вторым любимчиком стал последователь Айванхова, Патрик Шевалье, вечно под мухой, который, несмотря на присутствие переводчика, все время пытался убедить студентов, будто знал русский, как родной, обращался к каждому «мон фрер блян» (за что чуть ли не на третий день получил кличку «Фрер Блян») и доводил аудиторию до экстаза заявлениями типа «армони с'э трэ жоли, хорошо, мэз эль э пердю, дизармони с'э нэ хорошо па, плёхо, ужас, фэн дё сьекль».
Ходили к Поносенке и Шевалье толпой, собираясь с обоих курсов и демонстрируя доселе невиданную посещаемость и сплоченность. Было весело. «У нас тут как в цирке», – сказал кому-то в курилке Лев.
Донесли Ратнеру, все переврали… Ратнер пожаловался Леночке, Леночка не поняла серьезности момента, стала смеяться, а Ратнер разъярился – и на Льва, в первую очередь, и на Леночку – во вторую… В общем, плёхо, ужас, фэн дё сьекль!
Через месяц с адресом якобы набережной Тараса Шевченко от Лизы – вопреки Сэму – пришло-таки письмо: глупое, определенно подцензурное («Девятнадцатый век просто, деда: „Бедная Лиза“!» – «Восемнадцатый, Лев! Но как ты можешь…»). В письме сообщалось, что они со Львом в ближайшем будущем не увидятся и что Лиза «отныне будет строить свою жизнь по-другому». Заканчивалось письмо явно единственным Лизиным словом: «Пока!» Прочитав «пока», Лев облегченно вздохнул: «Слава Богу!»
– Ты, деда, не переживай, она, небось, над этим письмом сама со смеху умирала. Но все будет хорошо, вот увидишь. Она их здорово обманула своим «пока». Мы еще увидимся с ней, мы будем вместе опять… может, и не скоро, но будем.
– Почему ты так уверен, Лев?
Деда Антонио, с его архаичным отчаянием, было ужасно жалко.
– Потому что нас,
– Ты… ты не тоскуешь по ней? – попытался хоть немножко пробиться вперед дед Антонио.
– Тоскую? М-м-м… конечно, тоскую: плёхо, ужас, фэн дё сьекль. Но это не страшно, – закрыл ему все пути вперед Лев.
На следующей неделе Лиза дважды дала о себе знать: в обычное для них вечернее время. Сигнал тремя звонками – один во вторник, другой в четверг. Получалось, у нее пока порядок.
Ратнер, встретив Льва на улице перед академией, вызвал его к себе на ближайший понедельник.
– Могли бы и дома поговорить, – нетонко съязвил Лев.
Но обещал прийти.
И пришел.
Он знал, о чем пойдет разговор – и на фоне того, что Устинов, похоже, выбыл из строя… и вообще – знал. Ему будет опять предложено учеником становиться…
– В лучшем случае, – заметил деда Антонио.
Так и вышло. Причем Ратнер вел себя не просто как отец родной – как два отца родных.
– А почему не преподаете у нас ничего, Борис Никодимович? – спросил Лев, бесстыдно проигнорировав уже второй раз
– Это я пока не преподаю, – сильно подготовленно ответил Ратнер. – Я подключаюсь на более поздней стадии, уже на подходе к бакалавриату.
– А можно поинтересоваться… дело в том, что нам никто учебного плана не дал, так что я не очень себе область Ваших академических интересов представляю. Вы будете преподавать какую дисциплину… простите?
Ратнер улыбнулся телевизионной улыбкой – той самой, против которой не устоять.
– Дисциплину? – Надо было слышать эту интонацию, интонацию мэтра. – Я не преподаю… дисциплин. У меня междисциплинарный курс. НЛП… нейролингвистическое программирование – слышали о нем когда- нибудь?
Лев ушам своим не поверил. Очень-то уж много он об НЛП не знал, это Олега Румянцева фишка была –
