– Да нет пока… Почему у тебя глаза красные, плакал? Случилось что-нибудь?
Лев кивает.
– С дедом?
– Нет, со мной.
Вздох облегчения. Все понятно, в общем: что уж такое может случиться со Львом, если с дедом все в порядке! Дед не допустил бы.
– Ну, рассказывай.
Она произносит это так, словно у них со Львом заведено беседовать по душам. Словно Лев то и дело приходит к ней делиться подробностями своей жизни, и если она чего-то и не знает, то какой-то мелочи, о которой за пять минут можно доложить. Эх, Леночка, Леночка! «Рассказывай!»… Прямо тут, что ли, в передней?
Лев прошел в комнату, отодвинув Леночку к дверному косяку.
Леночке действительно было пора уходить. Владимир Афанасьевич посидит подождет, конечно, сколько-то – он человек терпеливый, но увы, не свободный… А свободных где ж найти… Леночке уже под сорок. Да и не нужно ей как-то свободных теперь. Теперь ей нравится, чего уж греха таить, не когда ее любят – любят-любят-а-пригубят-да-погубят! – ей нравится, когда ее… ой, как немножко стыдно! – боготворят. Или, во всяком случае, предпочитают кому-то… кому-нибудь, все равно кому. Хоть и белобрысой Наташе из какого-то тусклого и среднего учебного заведения: Наташа, конечно, догадывается, что у ее Владимира Афанасьевича есть некая Прекрасная Дама, но пока все тихо. И Леночка с Владимиром Афанасьевичем могут иногда ужинать в «Паланге»… дальше «Паланги» дело, правда, не идет, но кто знает? Сейчас Владимир Афанасьевич ждет ее в «Паланге», тоскуя по своему рольмопсу, – очень уж он любит рольмопс. Иногда Леночке кажется, что рольмопс Владимир Афанасьевич любит даже больше, чем ее, – что он боготворит рольмопс, но это уж вовсе какая-то глупость… приходит же такое в голову!
– Ты говори, Лев, я слушаю.
Лев смотрит на Леночкины бусы: красивые бусы, янтарные. Одна бусинка круглая, другая прямоугольная.
Круглая – прямоугольная – круглая – прямоугольная – круглая – прямоугольная… и так до бесконечности, и никогда не прервется этот ряд. Теперь уже Лев понимает, что пришел зря. Ему не найти в себе сил рассказать этим бесконечным бусам историю коротенького их с Верой грехопадения. Сколько там у них все длилось… минут пятнадцать? Пятнадцать минут – и прошлой жизни как не бывало! Что знают об этом Леночкины бесконечные бусы… или все-таки знают что-нибудь?
– Ты не слушаешь, – сказал Лев. – Ты спешишь. Ты всегда спешишь.
– А вот и неправда! – сразу же разгневалась Леночка. – Я отнюдь не всегда спешу. Ты ничего не знаешь о моем «всегда»! Мое «всегда» – оно совсем другое. Мое «всегда» – это сидение здесь в одиночестве, в четырех стенах, – сидение часами, днями, годами… когда ты не приходишь!
– Ты сама это выбрала, – напомнил Лев. – Ты выбрала это, когда мне было шесть лет.
Леночка затосковала. Кажется, сейчас ее начнут обличать – гм, пока не обличат всю-без-остатка. А зачем ее обличать? Ее так просто обличать… так просто, что даже неинтересно! Кукушка, да и все.
– Кукушка я, – сказала она вслух и усмехнулась.
– Иди, – сказал Лев. – Тебя рольмопс ждет. И я пойду.
Рольмопс ушиб Леночке мозжечок. Практически парализовал мозжечок, исключив тем самым всякую возможность не только идти, но и вообще двигаться.
– При чем тут… – еле справилась с губами она, – и вообще… откуда… рольмопс?
Леночка ничего не понимает про меня, зачем я ее мучаю? Она родила меня и одела во все желтое. И так, во всем желтом, отдала деду, который меня переодел и воспитал. Она боится меня, она не знает, как со мной говорить! А ничего… пусть узнает. Узнает и ужаснется. Ее все только и делали что щадили, но вот и пора кончать с этим.
– Я, собственно, посоветоваться, – сухо начал Лев, оставив рольмопс катиться в неуказанном направлении. – Насчет… что мне предпринять, если я час назад (как бы это пожестче назвать-то, чтобы Леночка окаменела!) переспал с одной моей одноклассницей. Я слышал, что от этого дети бывают.
Леночка окаменела. «Переспал»? «Дети»? У Льва не может быть детей, он сам дитя! Он во всем желтом… как цыпленок. У цыплят детей не бывает, они бездетные все. Вблизи от Леночкиной головы возникли два чужих слова: «Комсомольская правда». Она попыталась найти этим двум словам место, но свободного места в голове не оказалось.
– А что дед говорит?
– Дед ничего не говорит, он пока не в курсе. Ты первая.
Первая… Леночка не умела быть первой. «Первая любовь» – почему-то вспомнилось ей. Первой любовью был Игорек Рождественский, но он только цветы дарил, в основном ландыши. А больше про это Леночка ничего не знала. Она никогда не была первой – и даже никогда не думала о том, кто и что там, впереди. Сейчас она с ужасом озирала пустое пространство перед собой – и в пространстве этом не было ни души. Леночке самой предстояло броситься вперед и… – и умереть там: она просто не представляла себе, что еще можно делать впереди. И даже оглянулась назад, словно ища тех, кто шел за нею следом – какие- нибудь толпы людей, поджимающих ее сзади: побыстрее, гражданочка, другим туда же, куда и Вам! Но и там никого не было… она, получается, ото всех оторвалась. Совсем одна в мире. Бедная Леночка!
– Как зовут ее?
Лев усмехнулся: Леночка все-таки большая прелесть. Великое счастье родиться от человека такой чистоты…
– Вера, если это что-нибудь меняет. Вера Кузьмина.
– Я знала! – закричала вдруг Леночка, совсем одна в мире. – Я знала, к чему это все приведет… эти свидания, на которые твой дед смотрел сквозь пальцы. Я знала…
– Знала, а молчала, – отнесся Лев. – Могла бы и предупредить: я-то не знал.
Он чужой мне человек, этот Лев. Сухой чужой человек. С ним невозможно говорить. Он… он мне не сын. Нет, все-таки сын: все вокруг знают, что у нее есть сын по имени Лев. Она не может утверждать, будто у нее нет сына. Боже, зачем было рожать его… «дикое мясо из тебя выйдет, голубушка».
– Что-то надо делать, Лев. Надо с дедом поговорить. Я приду к вам завтра, мы поговорим… вместе, втроем.
– Это и все? – спросил Лев, поднимаясь – Тогда я правда пойду. Привет рольмопсу.
– Он… он замечательный человек!
– И семьянин, небось, хороший, – примирительно сказал Лев. – Только отчество у его детей некрасивое: рольмопсовичи.
– Ты не можешь! Ты не можешь… уходить сейчас! – тихонько взвизгнула Леночка. Как маленькая собачка, которой наступили на маленький хвостик.
– Остаться минут на пять? – поинтересовался Лев, стоя в дверях.
– Иди! – Маленькой собачке еще раз наступили на маленький хвостик. – Иди, я тебя не задерживаю. Ты не советоваться приходил – ты глумиться приходил. Поглумился – и будет. Иди!
– А-а-а… – протянул Лев. – Так вот зачем я приходил. Ну, так… с тем и ухожу.
И дверь за ним закрылась – бес-шум-но.
Леночка бросилась к двери. Вернулась. Опять села на диван. Телефон зазвонил – или он и звонил все время?
– Леночка, ты разве дома еще? – Это был рольмопс. – Ты приедешь?
– Я… приду. Я пешком приду. Мне надо подумать кое о чем. По дороге.
– Так тебе идти часа два, – заскучал рольмопс, но Леночка уже положила трубку.
А Лев снова ехал в метро. Один в вагоне – словно сразу весь мир взял и оставил его в покое. Ты неинтересен мне, Лев, – словно сказал ему весь мир, и Лев ответил: взаимно.
«Что вообще тебя интересует?» Это Ольга Тимофеевна, учитель истории: лично ее интересует Лев. Она наблюдает за ним уже второй год – с тех самых пор, как преподает у них. Загадочный Лев, признавшийся ей сразу: «Я ненавижу историю». – «За что же?» – «За то, что она мертвая». Так Ольга Тимофеевна никогда не смотрела на историю, но только так она с тех пор на нее и смотрит. Все, что произошло, – произошло и по- другому быть уже не может. Выбора больше нет. Она смирилась с этим за два последних года, но до сих пор
