всей страны… даже не то чтобы представления – слухи, мифы, сплетни. Слухи-мифы-сплетни этой огромной, говорили, страны, у которой конца-края нету. Огромная страна, говорили, строила коммунизм… то есть некую об-ще-ствен-но-ис-то-ри-че-ску-ю-фор-ма-ци-ю – определенного типа. Льву это было все равно. Так же все равно, как и то, что где-то в этой стране есть у него, говорили, некий отец, даже и не один… а чертова прорва отцов, на которых Лев, кстати, поставил крест – на всех своих отцах. Да и на остальном – тоже.
«Ты-же-просто-темный-человек-Лев», – говорила ему историчка и страдала.
А сам он – не страдал. Откуда-то было известно ему, что рано или поздно все так и так изменится. На место отца-с-подкидной-доски придет отец-инженер, потом – отец-гребец, потом – рольмопс, на место социализма – коммунизм или что-то вроде, за ним – опять, небось, капитализм… или что у них там, по порядку. Льва интересовало другое. То, что одинаково – сегодня, завтра, всегда.
– Дед Антонио, а Бог к нам в гости придет? – Это Льву сколько же… кажется, пять лет, до переезда к деду еще.
– Бог по гостям не ходит, ему некогда.
Некогда…
Вот с Богом Лев бы охотно поговорил – и тогда, и теперь. Не так бы поговорил, как обычно: ты ему что-нибудь говоришь, а он молчит… – нет, по-настоящему бы поговорил.
– Скажите, Бог, – сказал бы Лев, – Вы правда все можете?
И Бог ответил бы, все или не все.
Если все, тогда… пусть ничего не меняется! Пусть дед Антонио не становится старше. Пусть Леночка всегда сидит на софе у себя в квартире и не наведывается к ним время от времени. Пусть Лев не переходит из класса в класс, не заканчивает школы.
Что-ты-будешь-делать-когда-вырастешь?
Кирилл Брянцев сразу тогда определился: «Буду в партию вступать», а Лев добавил: «Вступать, и вступать, и вступать… и опять вступать». Про себя же самого Лев сказал: «Я не знаю». Он и правда не знал. Он боялся будущего. Боялся новизны его, боялся, что оно придет и потребует чего-нибудь… чего у Льва нету. И придется сказать: «Этого у меня нету». Тут будущее выгонит его, как дети однажды выгнали из скверика рядом с Леночкиным домом, потому что у Льва ничего с собой не было, – куда он тогда пойдет?
– Ты понимаешь, – сказал он деду, машинально подавая ему руку и помогая сойти с эскалатора, – у меня же нету ничего… вообще ничего нету. – Протиснувшаяся сбоку от них положительная женщина покачала головой: дескать, вот горе-то!
– То есть… как? – дед Антонио остановился, перекрыв дорогу полному эскалатору народа.
Народ повалил на них сверху, как снег.
– Просто совсем ничего у меня нету! – кричал Лев сквозь снег. – Но хуже всего не это, деда! Хуже всего, что мне и не надо ничего…
– Как же так, как же оно так? – одними губами спрашивал дед Антонио, пытаясь заглянуть ему в глаза, но снова и снова будучи заслоняем очередным ворохом несущейся мимо одежды.
– Я не знаю… но все не годится, все не годится никуда. Мне не на что опереться!
– На меня обопрись! – на ходу предложил ему какой-то бугай и толкнул его так, что Лев почти упал головой в снег.
Опереться пришлось на деда Антонио, возникшего рядом.
– Эх, Лев, Лев… большой ведь уже мальчик!
Большой? Большой. А ничего – ни-че-го-шень-ки, деда! – не умеет он, мальчик этот. И сам ты ничему не научил его… ничему такому.
По приходе Лев принялся сортировать рецепты, только что выписанные в поликлинике: сам дед этим никогда не занимался. Среди рецептов обнаружилась записка – от молодого, розовощекого, участкового: «Позвоните мне, Лев. Это очень важно».
– Давай обедать начинать, деда? Там картошка в холодильнике и котлеты вчерашние… хватит ведь нам?
– И останется! – отозвался дед, направляясь к кухне.
Оставшись один в комнате, Лев набрал номер телефона.
– Ты чего такой? – спросил дед, когда Лев, войдя в кухню, плюхнулся на стул.
– Какой – «такой»? Я нормальный.
Отобедав на скорую руку, Лев улетучился-по-делам – так он сказал деду Антонио.
На улице мела метель, андерманир штук, плохой вид – снег стеной стоит.
«Последний дедов снег?» – сам у себя спросил Лев.
И ответил сам себе: «Нет».
21. ВПЕРЕД, ВЛАДЛЕН СЕМЕНОВИЧ
Глазков в продаже не было – вот что интересно. И посмотрели на Владлена Семеновича с недоумением: «Какие „глазки“?» Какие, какие… для дверей, вот какие! Можно подумать, он в молочный зашел – про глазки спросить! Вон, пройдитесь по подъездам да посмотрите, на скольких дверях глазки, – чего ж недоумевать-то? Где-то ведь их берут, если на стольких дверях! Тем более – в такое время живем, когда все под подозрением. Так что бдительность – первое дело.
Глазок Владлену Семеновичу понадобился для того, чтобы наблюдать за квартирой под номером 3, а то надоело ему дверь на каждое топтанье в подъезде открывать, да и перед жильцами двух других квартир неудобно – будто он за ними следит! В то время как за ними-то ему чего следить? Живут там две семьи бесцветные – и пусть себе живут.
А вот с квартирой под номером 3, как ему чувство порядка подсказывает, лучше разобраться: входить туда входят, а вот назад… назад далеко не все выходят! И на душе от этого – неприятно. Не квартира, а Бермудский треугольник какой-то – недаром, наверное, под номером 3. Однажды туда некий гражданин даже с ребенком зашел, так хоть бы ребенка назад выпустили!.. Ан нет, и ребенок пропал: как все в этой квартире пропадало.
Владлен Семенович, не будь дурак, справки-то про квартиру, конечно, навел. Первым делом в 09 позвонил и женским голосом попросил телефон и адрес Научно-исследовательского института четвертичного рельефа.
– Какого рельефа? – злобно переспросили в трубке.
– Чет-вер-тич-но-го! – отчеканил Владлен Семенович, чуть не забыв, что он женщина.
– Нету телефона такого в справочной базе Москвы. И адреса такого нету, – через подозрительно короткое время сказала телефонистка и мстительно добавила: – И рельефа такого нету.
– Есть! – взвизгнул Владлен Семенович. – Причем прямо у меня в доме.
– Тогда у себя в доме и спрашивайте, гражданочка!
Позлившись сколько положено на беспробудное-русское-хамство, Владлен Семенович решил попытать счастья как мужчина и на поприще этом достиг больших успехов. Телефона НИИ четвертичного рельефа ему, правда, все равно не дали, но дали объяснения: этот институт мог быть учреждением закрытого типа, а телефоны учреждений закрытого типа в справочники не вносятся. Кроме того, дали совет: «Вы, мужчинка, в Академию Наук СССР позвоните. Или в Комитет. Дать телефоны?»
Вместо этого Владлен Семенович позвонил рыбаку-милиционеру и без обиняков спросил:
– Лексеич, у тебя тут в третьей квартире кто, извини, проживает?
– Это какая ж такая третья-то, – озаботился тот, внезапно замолк, а потом спросил с неизвестно откуда взявшейся личной неприязнью: – А тебе зачем?
– Да вот… – разбежался было Владлен Семенович, однако Бог спас – затормозил: – Ходят тут, видишь ли, всякие.
– И пусть ходят, пусть, – принялся увещевать его Лексеич, – им там ходить положено, у них там институт мозга.
– Какого мозга, когда четвертичного рельефа? – возмутился Владлен Семенович.
– Четвертичного рельефа – это в первом подъезде, глаза-то разуй! – возмутился Лексеич в ответ. – Ты ж меня про третью квартиру спрашиваешь, которая в восьмом подъезде, правильно? Там институт мозга как раз и есть, но так его просто в народе называют.
