Но Петр! Где теперь дожидаться его? Здесь ли, на бульваре, — там ли, у «Сокола»? Впрочем, есть Провидение — пусть оно позаботится обо всем. «Петр, — скажу я ему, — тень как дух знает все — плоть как материя ничего не знает; тень как дух не ветшает — плоть как материя изнашивается!» Он поймет меня, он один поймет меня — и пусть хоть в нем одном восстановится универсум: он будет знать жизнь своей тени. И вспомнит тогда то, что так прекрасно сформулировано этим русским мудрецом Ломоносовым: ничто не исчезает, все лишь трансформируется!.. Только и требуется — мостик от человека к его же тени, мостик с того света на этот… и как была бы прекрасна жизнь!
Станислав Леопольдович опустился на скамеечку и не заметил рядом с кем. Сидели уже на этой скамеечке — какая разница кто.
— Жизнь и без того прекрасна, — услышал Станислав Леопольдович, взглянул на соседа и невесело улыбнулся.
— Это Вы, — сказал он без удивления. — Опять Вы.
— Опять. Надоел я Вам? — улыбнулся сосед по скамеечке.
— Ну что Вы, нисколько… Вы, значит, все-таки убеждены, что жизнь прекрасна. Даже жизнь в полном неведении!
— Именно в полном неведении и прекрасна, — откликнулся сосед с поспешностью и горячностью, смутился — не то поспешности, не то горячности — и объяснил: — Видите ли, дорогой Вы мой… Только полное неведение готовит почву для случайностей — и кому как не Вам знать это! Самое замечательное в жизни и есть то, что все или почти все в ней происходит случайно. Прелесть новизны, извините за выражение… Каждый витальный цикл — новый набор случайностей, какой же тут может быть опыт? Господи, зачем я все это Вам говорю! Ведь я-то только предполагаю, а Вы знаете! Вы побывали уже там — и стало быть, понимаете…
— Я понимаю! Но иногда… часто, как бы сказать, почва уходит из-под ног, знания кажутся неточными…
— А Вы так уж уверены, что Вам нужны точные знания? Что человеку вообще — нужны точные знания? Например, знание того, что Бог есть? И есть, стало быть, кому предъявлять претензии! А посмотрите: маленькое сомнение… крохотное! — и вот уже непонятно, кто виноват в том, что все так, а не иначе: Бог или ты сам. Или во-он тот прохожий человек… И тысячу, тысячу раз прав был Христос: если бы хоть у кого- нибудь из нас набралось веры с горчичное зерно — мы могли бы горы двигать! Но горы стоят на месте, а люди сомневаются… тем и живут. Ведь должны горы стоять на месте! Точное знание — конец мира. А жизнь так и дается — на пробу: в одном витальном цикле — одно, в другом — другое.
— Вы правы, правы… Но для того, чтобы рассуждать как Вы, надо знать про тени. Вам вот повезло, Вы знаете. Вам известно, например, что такое витальный цикл…
— Известно, но, признаться, сомневаюсь и я. Я знаком с прекрасными людьми, утверждающими, что нет никаких теней… нет Элизиума, нет Атлантиды, — и, представьте себе, люди эти живут в согласии с собой. И они тоже правы… И они тоже правы, и Вы правы, и все правы, — серьезно повторил собеседник. — Но, кажется, с Вами хотят познакомиться. Эта дама в третий раз проходит мимо нас. И я подозреваю, что она сумасшедшая. Держитесь, милый Вы человек! — Собеседник исчез мгновенно — как не было.
И подпорхнула к Станиславу Леопольдовичу дама… м-да. В лакированных туфельках по слякоти. И с лакированной сумочкой — неуместнейшим образом театральной. В пальтеце — выцветшем в прошлом веке — с рыжим мехом диковинного животного. Но, наверное, — когда-то — красивая. Наверное-когда-то-очень- красивая.
— Вы, ради бога, простите меня. — Станислав Леопольдович заунывал сразу. — Меня зовут Эмма… Эмма Ивановна… да… Эмма Ивановна Франк.
— Что само по себе очень приятно. Станислав Леопольдович.
— Видите ли в чем дело… Меня зовут Эмма Ивановна Франк. — Второй круг начался немедленно. — И это дает мне право… нет, простите, я хотела сказать… — И сбилась. И замолчала, и казалось — навеки.
— Это дает Вам все права.
— В самом деле? Вы очень любезны. Я не знаю, с чего начать. Это странно… то, что я намерена Вам сказать, и может… способно… произвести такое дикое впечатление, ужас!.. — Как-то даже немножко перепугался Станислав Леопольдович. — Но я скажу, с Вашего позволения. Вчерашней ночью я видела Вас во сне.
— Именно… меня? Спаси6о, конечно…
— Не перебивайте, умоляю Вас. Разумеется, это выглядит… ну, в смысле там… знакомства — так я не преследую этих целей, клянусь Вам!
— Верю! — присягнул Станислав Леопольдович. — Да мы с Вами и не в том возрасте, чтобы… Дама сочла необходимым обидеться.
— Это Вы, может быть, не в том возрасте, а я, извините, в том самом, в котором нужно.
В общем и целом прошел испуг у Станислава Леопольдовича. А дама была в конце концов смешной… и, как бы это обозначить, прелестной — нет, прелестною.
— Простите меня, — с огорчительностью даже исправился Станислав Леопольдович.
— Вы прощены. Так вот, я видела Вас во сне и очень хорошо запомнила. Не стану скрывать, во сне Вы произвели на меня удивительное впечатление.
— А наяву?
— И наяву, — просто сказала Эмма Ивановна Франк. Вот те раз! Кажется, начинался роман.
— Я должна рассказать Вам о себе. И о Вас, как это ни неожиданно. Выслушайте меня по возможности молча.
— Я весь внимание.
— Спасибо. Меня зовут Эмма Ивановна Франк. Эмма Ивановна Франк. («Я уже никогда не забуду этого имени!» — с тоской подумал Станислав Леопольдович). Я живу здесь… неподалеку. Я певица, я пела… пою. Через час, например, я буду петь. Я пою в одном вокально-инструментальном ансамбле, он называется «Счастливый случай» — прекрасно, правда? Там милые мальчики и девочки, они разрешают мне спеть два- три романса за вечер… тут, в одном ресторане. И, знаете ли… у меня есть публика, на меня идут, я пользуюсь некоторым успехом, да… Но кроме этих мальчиков и девочек — я не говорю, конечно, о поклонниках, что — поклонники!.. — так вот, кроме мальчиков и девочек этих, у меня никого нет: одна я. Прежде я жила с подругой. Она умерла год назад… видите ли, рак. Теперь я совсем одинока. Мужа у меня не было никогда — по моей вине, разумеется. Знаете, почему? Потому что давно… в юности, а впрочем, не так уж и давно, я придумала себе образ — не смейтесь, умоляю Вас!..
— Ни в коем случае, — умирая от смеха, заверил Станислав Леопольдович.
— Образ… человека, которому я могла бы подарить свое сердце. Я никогда не встречала этого человека, но терпеливо ждала. Я ждала всю жизнь. Это Вы. Вы… удивлены?
— Ничуть, — сделался вдруг серьезным Станислав Леопольдович. — Потому что так оно и бывает.
— Так и есть! — усугубила Эмма Ивановна Франк. — Сначала я увидела Вас во сне и считаю своим долгом рассказать Вам, да… Там, во сне, Вы произносили речь, об эволюции человека, да… И я весь день пыталась вспомнить, однако тщетно. Зато вспоминаю другие какие-то подробности сна; там была долгая жизнь — у меня и у Вас, общая. Потом я что-то сделала — и этого не стало, то есть жизни не стало общей, да… Но после, после, а сначала она была — и забавные из нее вспоминаются вещи: все кисет вышивала.
Эмма Ивановна Франк как бы опомнилась на минутку, чтобы остановиться, может быть, — не говорить чтобы дальше.
— Пожалуйста, прошу Вас… кисет — и как же это было? — Станислав Леопольдович смотрел пристально.
— Ах, да я не помню как… я ведь не умею вышивать в жизни, только во сне умею. Вышивала, значит, кисет… Долго и старательно, но Вы смеялись: зачем, дескать! Вы и вообще все время надо мной смеялись, пока мы жили вместе. Но в конце концов я закончила с кисетом — и он Вам даже понравился.
— Это было, — серьезно сказал Станислав Леопольдович. — Я знаю.
— Откуда Вы можете знать?
— Знаю — и все тут.