Стихотворения

На синей небесной губе.

Земля не питает, не робит,
В амбаре пустуют кули,
А где-то над желтою Гоби
Плетут невода журавли.

А где-то в кизячном улусе
Скут пряжу и доят овец…
Цветы окровавленной Руси —
Бодяга и смертный волчец.

На солнце саврасом и рябом
Клюв молота, коготь серпа…
Плетется по книжным ухабам
Годов выгребная арба.

В ней Пушкина череп, Толстого,
Отребьями Гоголя сны,
С Покоем горбатое Слово[2]
Одрами в арбу впряжены.

Приметна ль вознице сторожка,
Где я песноклады таю?
Потемки — поджарая кошка
Крадутся к душе-воробью.

Ноябрь или декабрь 1921

* Меня хоронят, хоронят,*

Меня хоронят, хоронят,
Построчная тля, жуки.
Навозные проворонят
Ледоход словесной реки!

Проглазеют моржа златого
В половодном разливе строк,
Где ловец — мужицкое слово
За добычей стремит челнок!

Погребают меня так рано,
Тридцатилентным бородачом,
Засыпают книжным гуано
И брюсовским сюртуком.

Сгинь, поджарый! Моя одёжа —
Пестрядь нив и ржаной атлас!
РазорвАлась тучами рожа,
Что пасла, как отары, нас.

Я — из ста миллионов первый
Гуртовщик златорогих слов,
Похоронят меня не стервы,
А лопаты глухих веков!

Нестерпим панихидный запах…
Мозг бодает изгородь лба…
На бревенчатых тяжких лапах
Восплясала моя изба.

Осетром ныряет в оконцах
Краснобрюхий лесной закат, —
То к серпу на солнечных донцах
Пожаловал молот-брат.

И зажглись словесные клады
По запечным дебрям и мхам…
Стихотворные водопады
Претят бумажным жукам.

Не с того ль из книжных улусов
Тянет прелью и кизяком.
Песнослову грозится Брюсов
Изнасилованный пером.

Но ядрен мой рай и чудесен —
В чаще солнца рассветный гусь,