слезы мои и благословения. ЗЕмно кланяюсь Анат(олию) Ник(олаевичу), милым Вашим комнатам с таким ласковым диваном, на котором я спал! Где будете летом и где будет Н(адежда) А(ндреевна)?
Адрес: Север(о) — Запад(ная) Сибирь, поселок Колпашев. До востребования такому-то.
Из письма А.Н. Кравченко (Первая половина июня 1934 г. Колпашево)
…Написал поэму — называется Кремль, но нет бумаги переписать. Как с поэмой поступить — посоветуй! Жизнью и смертью обязан твоему милосердию. Потерпи. Вероятно, я зимы не переживу в здешних условиях. Прошу о письме. О новостях, об отношении ко мне. Кремль — я писал сердечной кровью. Вышло изумительное и потрясающее произведение…
Из письма А.Н. Кравченко (Вторая половина июня 1934 г. Колпашево)
…Иногда собираюсь с рассудком и становится понятным, что меня нужно поддержать первое время, авось мои тяжелые крылья, сейчас влачащиеся по земле, я смогу поднять. Моя муза, чувствую, не выпускает из своих тонких перстов своей славянской свирели. Я написал, хотя и сквозь кровавые слезы, но звучащую и пламенную поэму. Пришлю ее тебе. Отдай перепечатать на машинке, без опечаток и искажений, со всей тщательностью и усердием, а именно так, как были напечатаны стихи, к титульному листу которых ты собственноручно приложил мой портрет, написанный на Вятке на берегу с цветами в руках — помнишь? Вот только такой и должна быть перепечатка моей новой поэмы. Шрифт должен быть чистый. Не размазанный лилово, не тесно строчка от строчки, с соблюдением всех правил и указаний авторской рукописи и без единой опечатки, а не так, как, как были напечатаны стихи — О чем шумят седые кедры —, что, как говорил мне Браун, и прочитать нельзя, и что стало препятствием к их напечатанию и даже вызвало подозрение в их художественности. Всё зависит от рукописи и как ее преподнесешь. Прошу тебя запомнить это и потрудиться для моей новой поэмы, на которую я возлагаю большие надежды. Это самое искреннейшее и высоко зовущее мое произведение. Оно написано не для гонорара и не с ветра, а оправдано и куплено ценой крови и страдания. Но всё, повторяю, зависит от того, как его преподнести чужим, холодным глазам. Если при чтении люди будут спотыкаться на каждом слове и тем самым рвать ритм и образы, то поэма обречена на провал. Это знают все поэты. Перепечатка не за спасибо и не любительская стоит недорого. Текста немного. Лучше всего пишущая машинка, кажется, системы ундервуд. Прежде чем отдавать печатать, нужно спросить и систему машинки, а то есть ужасные, мелкие и мазаные. Отнюдь не красным шрифтом — лучше всего черным. Всё это очень серьезно…
Письмо Н.Ф. Христофоровой (5 октября 1934 г. Колпашево
Дорогая Надежда Федоровна,
кланяюсь Вам поклоном, приветствую от всей крови сердечной, преисполняясь глубокой преданностью и благодарностью за Ваше милосердие ко мне недостойному. Под хмурым нарымским небом, под неустанным воющим болотным ветром, в сизое утро и в осенние косматые ночи — простираюсь к Вам душой своей и, умываясь слезами. Вызываю перед внутренним своим зрением все дни и часы, прожитые мною в общении с вами. Какой великий смысл в них, во днях чистоты и в часах святых слов и благоуханных мечтаний! Но всё как сон волшебный. Я в жестокой нарымской ссылке. Это ужасное событие исполняется на мне в полной мере. За оконцем остяцкой избы, где преклонила голову моя узорная славянская муза, давно крутится снег, за ним чернеет и гудит река Обь, по которой изредка проползает пароход — единственный вестник о том, что где-то есть иной мир, люди, а быть может, и привет с родным гнездом. Едкая слезная соль разьедает глаза, когда я провожал глазами пароход: Прощай! Скажи своим свистом и паром живым людям, что поэт великой страны, ее красоты и судьбы, остается на долгую волчью зиму в заточении — и, быть может, не увидит новой весны! — Мое здоровье весьма плохое. Средств для жизни, конечно, никаких, свирепо голодаю, из угла гонят и могут выгнать на снег, если почуют, что я не могу за него заплатить. Н (адежда) А(ндреевна) прислала месяц назад 30 руб. Это единственная помощь за последнее время. — Что же дальше? Близкий человек Толя не имеет ничего, кроме ученической субсидии. Квартира запечатана, и трудно чего-либо добиться положительного о моем жалком имуществе, правда, есть из Москвы письмо с описанием впечатлений от сьезда писателей. Оказывается, на сьезде писателей упорно ходили слухи, что мое положение должно изменится к лучшему и что будто бы Горький стоит за это. Но слухи остаются в воздухе, а я неизбежно и точно, как часы на морозе, замираю кровью, сердцем, дыханием. Увы! для писательской публики, занятой лишь саморекламой и самолюбованием, я неощутим как страдающее живое существо, в лучшем случае я для нее лишь повод для ядовитых разговоров и недовольства — никому и в голову не приходит подать мне кусок хлеба. Такова моя судьба как русского художника, так и живого человека. И вновь, я снова я умоляю о помощи, о милостыне. С двадцатых чисел октября пароходы встанут. Останется помощь по одному телеграфу. Пока не закует мороз рек и болот = почта не ходит. Я писал Ник (олаю) Семен(овичу). Ответа нет. Да и вообще мне в силу условий ссылки — почти невозможно списаться с кем-либо из больших и известных людей. К этому есть препятствия. Вот почему я прошу переговорить с ними лично. В первую очередь о куске насущном, а потом о дальнейшем спасении. Посоветуйтесь с Н.Г. Чулковой, она поговорит со своим мужем и т. д. Как отнесется Антонина Васил(ьевна) Нежданова? Она может посоветоваться со Станиславским, а он в свою очередь с Горьким. Нужно известить Веру Фигнер — ее выслушает Крупская и, конечно, посоветует самое дельное. Очень бы не мешало поставить в известность профес(сора) Павлова в Ленинграде, он меня весьма ценит. Конечно, всё это не по телефону, а только лично или особым письмом. Еще раз извещаю Вас, что Ваши три посылки я получил в целости и, как это ни тяжело, я вынужден вновь просить Вас не оставить меня милостыней, хотя бы первое время — если возможно — телеграфом. Простите. Прощайте и благословите.
Из письма В.Н. Горбачевой (25 июля 1935 г. Томск)
…Пронзает мое сердце судьба моей поэмы Песнь о великой матери. Создавал я ее шесть лет. Сбирал по зернышку русские тайны…Нестерпимо жалко…
Письмо Н.Ф. Христофоровой
Не скроется вовеки поистине град, вверху
горы стоящий. Ты же, отче блажение, градом
великим добродетельными соделавшись, не замедлил
Господом прославлен быти! Се бо друг твой навеки,
ближайший поведа нам чудесное видение, егда
еси во сне в рай восхищен быв, зрел обители
горни, и во единей от них на престоле некоего
мужа светла сидяща, ангела ему сопутствующа
вопроси: Кто убо сей? — Се Филарет Амниатский!
