покойный дедушка и позвал ее к себе. Она сразу же приготовила одежду на похороны, сняла с книжки деньги, чуть ли не гроб заказала. Мы посмеивались, говорили ей, что все это чепуха, а она взяла да умерла…
Леша и Марк встревоженно переглянулись, физиономии у них вытянулись.
— Я тоже знаю одну такую историю, — неожиданно бодрым голосом объявил Генрих. — У нас в Опалихе была одна соседка, жадноватая и вредная баба. Местным детишкам спасу от нее не было, так она их гоняла. К нам с Машенькой чуть не каждый день бегала жаловаться на наших соловьев-разбойников. Как-то раз соседский пес задушил ее курицу, так она заставила соседа купить ей целый куриный табун — в качестве компенсации за моральный ущерб. И вот однажды вбегает она к нам вся в слезах. «Ребятки, — ревет, — простите мне, грешной, все мои вины, не поминайте недобрым словом, когда помру!» Мы с Машенькой перепугались, что у нее какая-то смертельная болезнь. Но выяснилось, что ей явился покойный супруг и велел собираться в дорогу. Соседка обошла весь поселок, вымолила у всех прощение, а потом отправилась в церковь каяться. Священник ее выслушал, отругал за суеверие, отпустил грехи, но на следующий день она опять к нему заявилась. Словом, целую неделю из церкви не вылезала — каялась, лила слезы, ставила свечи… — Генрих сделал эффектную паузу.
— И что же? — не утерпел Прошка.
— А тем временем пара местных пьянчужек — муж и жена, — узнав о религиозном рвении соседки, во время службы забрались к ней в дом и вытащили все, что смогли унести. И представьте себе, покаянное настроение умирающей как рукой сняло. В тот же вечер она устроила в поселке повальный обыск — врывалась в дома, точно демон ада. А найдя свои вещи, воришек чуть голыми руками не задушила. Впятером едва растащили. И все. Больше она о смерти не заговаривала и в церковь — ни ногой.
— И долго она еще протянула?
— С тех пор прошло уже года четыре, а она все тянет.
— А почему ты о ней в прошедшем времени говорил?
— Да года два тому назад она продала свое хозяйство за кругленькую сумму и уехала жить к сестре, под Липецк. Но старым знакомым иногда пишет, с праздниками поздравляет.
— Так что Варька, может быть, еще задержится на этом свете? Зря ты рассказал эту историю при ней. — Прошка укоризненно посмотрел на Генриха. — Покаянное настроение Варваре совсем не помешало бы. Глядишь, пару деньков пожили бы спокойно…
— Можно подумать, это я устроила массовую резню в отеле и лишила вас спокойной жизни!
— Ладно, мы отвлеклись. Пора вернуться к убийству, — напомнил Леша.
— Частное сыскное агентство «Пять Ватсонов» возобновляет расследование, — провозгласил Генрих. — На чем мы остановились, Леша?
— На том, что Павел Сергеевич тоже мог убить Бориса. В таком случае убийство и нападение на истопника не связаны между собой.
— Эту версию оставим напоследок, — постановил Марк. — Мне как-то не верится, что в одном месте собралось столько людей с преступными наклонностями.
— Я тоже не верю в виновность истопника. Леша, мы же вместе ходили к нему, когда Борис заболел. Помнишь, как он перепугался? А когда выяснилось, что пропал телефон, его и вовсе чуть удар не хватил.
— И почти рыдал, рассказывая нам о смерти Бориса, — добавил Генрих.
— Если уж судить по эмоциональной реакции, то нужно исключить и Ларису, — сказал Прошка. — Когда мы шли вытаскивать машину и встретили их с Натальей в лесу, она плакала самыми настоящими слезами.
— Кстати, а не кажется ли вам, что она слишком уж сильно переживала из-за смерти в общем-то чужого ей человека? — спросил Марк. — Если верить тому, что рассказала Наталья, Лариса была знакома с Борисом только потому, что Лева всюду возит жену с собой. Личные отношения их не связывали. По идее, Борис должен был казаться ей обычной фигурой в длинной веренице деловых партнеров мужа. Тогда почему она оплакивала его смерть?
— Лариса эмоциональная, впечатлительная женщина, а Борис умер у нее на руках. Странно, что она вообще смогла после этого идти самостоятельно, — ответила я. — А ты намекаешь, что при всей своей бдительности Лева не уследил за женой и она крутила у него за спиной шашни с Борисом?
— Кстати, по поводу бдительности, — вмешался Прошка. — Откуда мог взяться этот самый Дима, за которого она получила по физиономии? Как Ларисе удалось обзавестись любовником, если в отсутствие мужа за ней по пятам всегда ходил телохранитель?
— Может быть, телохранитель появился только после того, как Лева прознал об измене? — предположила я.
— Сомневаюсь. Со слов Натальи у меня сложилось впечатление, что телохранитель приставлен к Ларисе уже по крайней мере года два. За такое время она могла бы научиться не произносить имени любовника вслух, особенно если всякий раз получала за это взбучку.
— Варька, повтори-ка еще разок все, что тебе удалось подслушать у них в номере, — попросил Марк.
— Да я уже точно не помню…
Все, как по команде, посмотрели на Лешу — обладателя феноменальной памяти. Леша задрал голову, поводил глазами по потолку, потрогал языком внутреннюю сторону щеки, помычал и наконец произнес без всякого выражения:
— «Нет. Клянусь тебе, я ничего ей не говорила. Ты пропал, я встревожилась и попросила тебя поискать. Это все. Честное слово, Дима». Дальше он ее ударил, а она сказала: «Прости, я не хотела». А он ответил: «Еще раз услышу имя Дима…» Все.
— Потрясающе. Тебе бы, Леша, на сцене «Гамлета» читать или «Короля Лира». Публика поумирала бы от восторга, слушая знаменитый монолог, исполненный в этом оригинальном телеграфном стиле.
— И ты еще говорил что-то про злобные речи завистников? — набросилась я на Прошку. — Не слушай его, Леша, сам он «Гамлета» в принципе не смог бы прочесть со сцены, потому как читать не умеет и в жизни не запомнит фразу больше чем из трех слов.
— Ишь, как она ринулась на защиту своего Лешеньки! — разгневался Прошка. — Меня могут хоть до смерти заклевать, она и ухом не поведет, а стоит кому-нибудь чуточку задеть это бесчувственное бревно…
— Хватит! — грубо оборвал его Марк. — Леша, повтори еще раз первую реплику Ларисы.
Леша послушно воспроизвел слова Ларисы еще раз.
— Чем только у тебя голова забита, Варвара? — обрушился на меня Марк. — Дамскими романами, что ли? Выдумала какого-то любовника, роковые страсти… Неужели не понятно, что Лариса обращалась к мужу? Это он Дима, а не какой-то там мифический возлюбленный!
— Кто — он? — не поняла я. — Лева?
— Конечно! За несколько минут до этой сцены ты в разговоре с ним высказала удивление, как это Лариса вышла за него замуж, а потом, когда он спросил, не жаловалась ли на него жена, заявила, что о его тайнах она тебе ничего не говорила. Первые же слова Ларисы подразумевают, что он тут же бросился к ней и стал выпытывать, о чем она тебе рассказала. Значит, ты попала в точку. У него есть что скрывать. После этого Лариса называет мужа Димой, а ты придумываешь какого-то любовника!
— Подожди, Марк! — взмолился Генрих. — Не гони так. Ты хочешь сказать, что на самом деле Лева не тот, за кого себя выдает? Но эта идея гораздо более фантастична, чем Варькина версия о любовнике.
— Да уж, — поддакнул Прошка. — Лев Ломов, судя по всему, очень богатый и достаточно известный бизнесмен. Ты думаешь, его место занял самозванец, а этого никто не заметил? Ни его служащие, ни партнеры, ни конкуренты? Тогда этот Дима должен быть Левиным братом-близнецом, о котором никто не знал. Сюжетец прямо-таки диккенсовский…
— Я понимаю, почему Варька подумала, что о любовнике, — снова заговорил Генрих. — Во-первых, Лариса признала, что оговорилась. Во-вторых, фраза «Если я еще раз услышу имя Дима…» в первую очередь наводит именно на мысль о супружеской измене.
— Женщина может по ошибке назвать имя любовника в пароксизме страсти, а никак не в момент семейной ссоры, — не сдавался Марк.
