пруду, нежели выйти замуж. А большая часть женщин стремится вступить в брак только для приобретения определенного социального статуса. Общество бесстыдно навязывает своим членам мнение, будто незамужняя женщина суть неудачница. Оттого-то вокруг брачных церемоний такой ажиотаж. Кому охота прослыть неудачницей? Но если женщина умна и самодостаточна, любовь для нее — просто приятный довесок к гармонии, в которой она живет. Есть у нее муж или возлюбленный — прекрасно, нет — она все равно будет жить в ладу с собой. Такая женщина никогда не поступится своими убеждениями, увлечениями или друзьями ради сохранения брака.
— Естественно, ты относишь себя к последней категории? — ехидно спросил Прошка.
— Естественно. И себя, и Сандру, и Лидию, и еще добрый десяток своих знакомых. Ты, например, можешь представить, что Сандра, влюбившись, уедет из Питера или забросит на антресоли фотоаппарат? Или что тетка Лида, пав жертвой Амура, пошлет к черту свой хипповский образ жизни? Или что я соглашусь хотя бы минуту терпеть рядом с собой человека, который попытается указать моим друзьям на дверь?
— Кто тебя знает, — проворчал Прошка миролюбиво. — Разве ж с тобой можно за что-нибудь поручиться? Психи — они психи и есть. — И он вдруг резко переменил тему:
— Варька, а как ты думаешь, сырую картошку есть можно? А то я аж с самого завтрака маковой росинки во рту не держал.
Я честно попыталась подавить напавший на меня смех, но Прошка все-таки уловил мое хрюканье и страшно обиделся:
— Нечего тут фыркать! Скажи спасибо, что я не устраиваю истерики по поводу грядущей гибели в расцвете сил, хотя и мог бы. Но подыхать на пустой желудок — не мой стиль.
Тут я перестала содрогаться в конвульсиях, потому что вспомнила о сумке, преспокойненько лежащей там, где была лестница. «Что ж, возможно, за свою жизнь я сделала не так много хорошего, но скрасить последние часы несчастного, безусловно, в моих силах».
— Ты уверен, что хочешь набить желудок именно сырой картошкой? А как насчет бутербродика с осетринкой под сто граммчиков французского коньячку?
— Хватит издеваться! Я серьезно спрашиваю.
— Я тоже не шучу. Насмехаться над предсмертным желанием обреченного дурной тон.
Прошка притих, явно озадаченный моей последней репликой, а я потихоньку выпростала руку из рукава телогрейки и двинулась в путь к заботливо припасенным продуктам.
— У тебя что — правда все это есть? — догнал меня Прошкин крик. — Что же ты раньше молчала, балда? Я тут, можно сказать, загибаюсь в муках, а она кормит меня баснями о возлюбленном Селезневе!
Через полчаса мы умяли осетрину, сыр и хлеб. От коньяка осталось одно воспоминание. Подобревший Прошка, мурлыча от удовольствия, растянулся на клубнях.
— Знаешь, Варька, — мечтательно проговорил он, — теперь мне почти не жалко помирать.
— Интересно, как ты запоешь, когда в брюхе снова заурчит.
— Э-э, живи сегодняшним днем. А что мы на сегодня имеем? Жизнью я доволен, позади прекрасная, насыщенная событиями молодость — какой смысл затягивать существование до немощной старости? И уж, во всяком случае, я ни за что не согласился бы поменяться местами с Марком или Лешей. Представляешь, какие они прольют слезы на нашей могилке? Какие прочувствованные речи произнесут! Жаль только, мы не услышим. При жизни-то я и клещами не мог вытянуть из них доброго слова.
— А ты его и не заслуживаешь, доброго слова, — буркнула я, пристраиваясь рядом. — Как был всю жизнь эгоистом, так им и помрешь. И вообще, хватит болтать! Постарайся лучше заснуть. Если повезет, разбудят нас уже ангелы.
После звонка Сандры надежда на счастливый исход если и не умерла в Доне окончательно, то билась в предсмертной агонии. Решившись на похищение Прошки, Сарычев и Кузнецов шли на чудовищный риск. Толкнуть на такой шаг их могла только крайняя необходимость. Какая? Единственное разумное предположение — им позарез нужна какая-то информация. Имя человека, приказавшего стрелять по машине, его местопребывание или что-нибудь в этом роде. И то, что теперь они надеются вытянуть эти сведения не из Варвары, а из человека, ее разыскивающего, доказывает, что от нее они уже ничего не ждут. Если бы она сбежала, то давно вернулась бы к Сандре или дала о себе знать. А раз известий о ней нет, нужно готовиться к худшему.
«Пустить, что ли, себе пулю в лоб, — думал Селезнев в самолете. — Может, Всевышний или кто там — звезды? — примут мою жертву и оставят Варвару в живых. Если убили, точно пущу. Но сначала размажу подонков по стенке. Без суда и следствия. И, если удастся, вытащу Прошку. Не дай бог, Варварины ребята лишатся еще и его!»
Самолет приземлился в Пулково в 22.30. Селезнев отыскал на стоянке «вольво», который поставил туда накануне, сел за руль и покатил в город. По дороге он молился о том, чтобы сведений, собранных в Москве, оказалось достаточно для выхода на убежище Сарычева и Кузнецова в Питере.
После звонка Сандры Дон, пугая сотрудников безумным выражением лица, бросился в кабинет начальника и едва не упал перед ним на колени.
— Петр Сергеевич, Христом-богом заклинаю: позвоните в Питер Сухотину! Попросите его послать по этим трем адресам самого опытного своего сотрудника. Лейтенант, которого он выделил мне в помощь, хороший, толковый парень, но у него еще молоко на губах не обсохло. А мне нужно, чтобы туда пошел стреляный воробей, которого на мякине не проманишь.
Кузьмин посмотрел на подчиненного, пожевал губами и, решив в виде исключения обойтись без площадной брани, спросил:
— Что нужно-то?
— Эти люди — бывшие сослуживцы некоего Василия Кузнецова. Он, кстати, проходит у нас по делу, ведет Халецкий. Нужно выяснить, не обращался ли к ним Кузнецов в последние три-четыре дня. Но тут есть одна тонкость. Кузнецов, по-видимому, скрывается и от нас, и от тех, кто покушался на него и его патрона Сарычева. Если он обратился за помощью к кому-то из друзей, они наверняка не захотят его выдать, ведь они вместе прошли огонь и воду. Потому-то и нужно, чтобы с ними разговаривал настоящий спец, способный точно определить, лгут они или говорят правду.
Пёсич снова пожевал губами и не удержался-таки от матерка:
— Ладно, трам-тара-рам! На самолет! Я все устрою.
Но прежде чем ехать в Шереметьево, Дон зашел к Халецкому.
— Борис, свяжись, пожалуйста, с военными еще раз. В Афганистане с Кузнецовым служили некие Николай Сивоконь и Юрий Белухин. Первый из Донецка, второй, предположительно, из Сибири. Узнай их нынешние адреса, и желательно сегодня же. Если удастся, позвони в Питер по прежнему номеру. Возможно, я туда еще не доберусь, тогда передай сведения тому, кто возьмет трубку.
Халецкий присвистнул:
— Думаешь, это так просто? Придется связываться с военкоматами, где их призывали, выяснять, куда они выбыли, потом снова связываться с военкоматами и так далее. И все по межгороду. А рабочий день, между прочим, кончился.
— Ладно, Боря, сделай, что сможешь, — махнул рукой Селезнев.
Халецкий посмотрел на него с состраданием.
— Конечно, старик! Можешь на меня положиться. Давай-ка тебя кто-нибудь отвезет в аэропорт.
— Спасибо, но лучше не надо. Мне нужно побыть одному и подумать.
Теперь, на подъезде к дому Сандры, желание побыть одному достигло наивысшей силы. У него самого все переворачивалось внутри от страха, что вот он сейчас войдет и узнает… А что чувствуют ее давние друзья, которые с ней двадцать пудов соли съели? А теперь еще и Прошка…
Но, как ни боялся Дон предстоящей встречи, он не думал, что все будет настолько скверно.
Сандра молча впустила его в квартиру. Лицо ее было мрачным, а веки красными и припухшими. Сидевший в кресле в углу гостиной Марк поднял голову и посмотрел на него пустыми глазами, потом в его взгляде мелькнула было надежда и тут же погасла. Генрих с потерянным видом подпирал плечом стенку, а самое тяжелое зрелище являл собой Леша. Он ходил по комнате, как робот, и, глядя перед собой невидящими глазами, беззвучно шевелил губами. У Дона по спине поползли мурашки. «Если они и переживут Варькину смерть, то один точно попадет в дурдом», — тоскливо подумал он.
