— Но зачем? — удивился Алкей. — Ведь в Митилене много домов ничем не хуже.
— Ах, я слишком хорошо знаю нашу нежную Филистину, — пояснила Сапфо, невольно подражая интонациям подруги. — Поверь мне, Алкей, слишком большие перемены — словно тяжелый камень для ее хрупкой души. Для Филистины лучше всего было бы пока пожить в привычной обстановке, в доме, где ее будут окружать прежние вещи и слуги, а уж потом… Потом будет видно.
— Но зачем это тебе, Сапфо? — не понял Алкей.
— Что поделаешь, душевный покой любимых людей стоит недешево, — коротко пояснила Сапфо. — Но за него не жалко никаких денег.
«Проклятье! Если бы мужчины пеклись друг о друге так, как это умеют делать женщины, — с невольной завистью подумал Алкей. — У нас все не так: дружба дружбой, но каждый за себя, и денежки сроду врозь…»
Но быстрый ум Алкея тут же нашел утешительное объяснение:
«Ну и что! Выходит, так нарочно сделали боги, чтобы мужчина чувствовал свою силу и никогда не ждал ни от кого помощи…»
— И как только ты успеваешь думать обо всех своих подружках? — сказал Алкей вслух. — Хотелось бы верить, что когда-нибудь ты будешь так же переживать и о своем новом доме, а точнее, о нашем общем доме…
И Алкей снова выразительно взглянул на Сапфо, надеясь, что она что-нибудь скажет в ответ, но женщина только слегка пожала плечами, которые, надо сказать, у нее были на редкость красивыми и гладкими.
— Так и быть, Сапфо, — проговорил Алкей, тоже сделав серьезное, озабоченное лицо и снова хватаясь за вожжи. — Я поговорю сегодня с Митридатом о твоем деле и постараюсь его уладить. Я полагаю, что если бы Леонид просто захотел отнять у него гетеру, то могла бы возникнуть немалая склока, но так как он берет Филистину в законные жены, то Митридат не должен сильно обижаться. Тем более, я слышал, ему сейчас не до того — на днях он собирается в Персию с большой партией оливкового масла, и все время проводит на давильне, позабыв, что такое сон, а также про спальни с гетерами и мальчишками…
— Спасибо. Алкей, я всегда считала тебя хорошим другом.
— И все? Разве ты не поцелуешь меня на дорожку, Сапфо? — спросил Алкей, со смехом указывая пальцем на щеку. — Ха, я и забыл — для этого мне сначала следует перемазаться углем или глиной, а то будет как-то непривычно. Сдается мне, чтобы вызвать твою любовь, фиалкокудрая, нужно быть рабом на галере, чернокожим дикарем либо прокаженным.
— По меньшей мере — женщиной! — улыбнулась Сапфо.
— Но это мы еще посмотрим! Уверяю тебя, что наступит время, когда ты будешь гораздо больше всех, вместе взятых, ценить одного великого поэта, который, к тому же, сделал наш славный Лесбос самым процветающим государством! Но-о-о, вперед, четвероногие!
И Алкей лихо тронулся с места, оставляя после себя на дороге облако пыли и с улыбкой думая о своем вкладе в государственные дела, представляя эффектное сегодняшнее выступление перед друзьями с цитатами из Солона и одновременно мысленно обозревая свою пока что пустую спальную комнату, в которой непременно когда-нибудь окажется Сапфо, а также Фаон.
Сапфо — на правах законной супруги, а Фаон — как друг семьи, бедный родственник, сирота, ученик, сладкий дружок — да как угодно!
Главное, что все это случится совсем скоро и принесет с собой немало новых радостей.
А Сапфо, как только зашла в дом, вдруг услышала чье-то пение.
Незнакомый, несколько робкий, но очень красивый голос выводил длинную песню о свадьбе Андромахи и Гектора, которую Сапфо сочинила несколько лет назад в подражание Гомеру, когда в школе устраивался большой праздник, посвященный великому слепому поэту:
— Кто это? Кто это поет? — удивленно спросила Сапфо Дидамию, которая в одиночестве сидела в комнате за маленьким столиком, делая на папирусном свитке какие-то пометки.
— Т-ш-ш! Тихо, — приложила палец к губам Дидамия. — Наша Гонгила вдруг сегодня прочистила свое узкое горлышко.
— Какой, оказывается, у нее красивый голос! — удивилась Сапфо. — Странно, что она никогда раньше не пела вместе с нами.
— Ничего, бывает, что человек не умеет услышать свой истинный голос и до глубокой старости, — рассудительно ответила Дидамия. — А зато другой так накричится в детстве, что уже в юности замолкает до конца дней. У всех людей свое время, главное — не вмешиваться в волю богов…
Дидамия кивала головой в такт словам свадебной песни, а Сапфо видела, что подруге сегодня невыразимо грустно.
Нет, Дидамия явно не принадлежала к числу тех жен из песни Сапфо, которые «в радости вскричали», узнав о свадьбе Филистины и Леонида.
— Обычно свадебные гимны нашим девушкам запевала Филистина, — грустно пояснила Дидамия. — Вот, наверное, Гонгила и подумала: не может же невеста петь сама себе…
Сапфо присела рядом с Дидамией и молча обняла подругу.
Дидамия сразу же глубоко вздохнула, и голос ее дрогнул.
— Боюсь, Сапфо, как бы Леонид не увез нашу Филистину на край света, — пожаловалась она доверительно. — Помнишь, ведь наша Аттида тогда тоже сначала не хотела уезжать в Лидию, но вскоре после свадьбы переменила свое решение и, обливаясь слезами, покинула Лесбос. Напомни, Сапфо, как заканчивается та песня, где ты писала о разлуке с Аттидой?
без особого желания тихо прочитала вслух Сапфо, зная, что давнее стихотворение только еще больше прибавит Дидамии печали.
— Вот-вот, скоро ты напишешь такое же стихотворение и о Филистине, — помолчав, сказала Дидамия.
— Нет, не напишу, — нахмурилась Сапфо.
Она не стала говорить сейчас и без того бесконечно грустной Дидамии, что почему-то больше не
