летопись. Прежде, до половины прошлого столетия, критика этого капитального памятника исходила из предположения, что весь он – цельное произведение одного писателя, и потому сосредоточивала своё внимание на личности летописца и на восстановлении подлинного текста его труда Но, всматриваясь в памятник ближе, заметили, что он не есть подлинная древняя киевская летопись, а представляет такой же летописный свод, каковы и другие позднейшие, а древняя киевская летопись есть только одна из составных частей этого свода.
СЛЕДЫ ДРЕВНЕГО ЛЕТОПИСЦА. До половины XI в. в Начальной летописи не встречаем следов этого древнего киевского летописца; но во второй половине века он несколько раз выдаёт себя. Так, под 1065 годом, рассказывая о ребёнке-уроде, вытащенном рыбаками из речки Сетомли близ Киева, летописец говорит: «…его же позоровахом до вечера». Был ли он тогда уже иноком Печерского монастыря или бегал мальчиком смотреть на диковину, сказать трудно. Но в конце XI в. он жил в Печерском монастыре: рассказывая под 1096 годом о набеге половцев на Печерский монастырь, он говорит: «…и придоша на монастырь Печерский, нам сущим по кельям почивающим по заутрени». Далее узнаем, что летописец был ещё жив в 1106 г.: в этом году, пишет он, скончался старец добрый Ян, живший 90 лет, в старости маститой, жил он по закону божию, не хуже был первых праведников, «от него же и аз многа словеса слышах, еже и вписах в летописаньи сем». На основании этого можно составить некоторое понятие о начальном киевском летописце. В молодости он жил уже в Киеве, в конце XI и в начале XII в. был, наверное, иноком Печерского монастыря и вёл летопись. С половины XI в., даже несколько раньше, и летописный рассказ становится подробнее и теряет легендарный отпечаток, какой лежит на известиях летописи до этого времени.
КТО ОН БЫЛ? Кто был этот летописец? Уже в начале XIII столетия существовало предание в Киево- Печерском монастыре, что это был инок того же монастыря Нестор. Об этом Несторе, «иже написа летописец», упоминает в своём послании к архимандриту Акиндину (1224 – 1231) монах того же монастыря Поликарп, писавший в начале XIII столетия. Историограф Татищев откуда-то знал, что Нестор родился на Белоозере. Нестор известен в нашей древней письменности, как автор двух повествований, жития преподобного Феодосия и сказания о святых князьях Борисе и Глебе. Сличая эти памятники с соответствующими местами известной нам Начальной летописи, нашли непримиримые противоречия. Например, в летописи есть сказание об основании Печерского монастыря, где повествователь говорит о себе, что его принял в монастырь сам преподобный, а в житии Феодосия биограф замечает, что он, «грешный Нестор», был принят в монастырь уже преемником Феодосия, игуменом Стефаном. Эти противоречия между летописью и названными памятниками объясняются тем, что читаемые в летописи сказания о Борисе и Глебе, о Печерском монастыре и преподобном Феодосии не принадлежат летописцу, вставлены в летопись составителем свода и писаны другими авторами, первое монахом XI в. Иаковом, а два последние, помещенные в летописи под 1051 и 1074 гг., вместе с третьим рассказом под 1091 г. о перенесении мощей преподобного Феодосия представляют разорванные части одной цельной повести, написанной постриженником и учеником Феодосиевым, который, как очевидец, знал Феодосии и о монастыре его времени больше Нестора, писавшего по рассказам старших братий обители. Однако эти разноречия подали повод некоторым учёным сомневаться в принадлежности Начальной летописи Нестору, тем более что за рассказом о событиях 1110 г. в Лаврентьевском списке следует такая неожиданная приписка: «Игумен Силивестр святого Михаила написах книгы си летописец, надеяся от бога милость прияти, при князи Володимере, княжащю ему Кыеве, а мне в то время игуменящю у святого Михаила, в 6624». Сомневаясь в принадлежности древней киевской летописи Нестору, некоторые исследователи останавливаются на этой приписке как на доказательстве, что начальным киевским летописателем был игумен Михайловского Выдубицкого монастыря в Киеве Сильвестр, прежде живший иноком в Печерском монастыре. Но и это предположение сомнительно. Если древняя киевская летопись оканчивалась 1110 г., а Сильвестр сделал приписку в 1116 г., то почему он пропустил промежуточные годы, не записавши совершившихся в них событий, или почему сделал приписку не одновременно с окончанием летописи, а пять-шесть лет спустя? С другой стороны, в XIV–XV вв. в нашей письменности, по-видимому, отличали начального киевского летописателя от Сильвестра, как его продолжателя. В одном из поздних сводов, Никоновском, после сенсационного рассказа о несчастном для русских нашествии ордынского князя Эдигея в 1409 г., современник-летописец делает такое замечание: «Я написал это не в досаду кому-нибудь, а по примеру начального летословца киевского, который, не обинуясь, рассказывает „вся временна бытства земская“ (все события, совершившиеся в нашей земле); да и наши первые властодержцы без гнева позволяли описывать всё доброе и недоброе, случавшееся на Руси, как при Владимире Мономахе, не украшая, описывал оный великий Сильвестр Выдубицкий». Значит, Сильвестр не считался в начале XV в. начальным летословцем киевским. Разбирая состав Начальной летописи, мы, кажется, можем угадать отношение к ней этого Сильвестра. Эта летопись есть сборник очень разнообразного исторического материала, нечто вроде исторической хрестоматии. В ней соединены и отдельные краткие погодные записи, и пространные рассказы об отдельных событиях, писанные разными авторами, и дипломатические документы, например договоры Руси с греками Х в. или послание Мономаха к Олегу черниговскому 1098 г., спутанное с его же Поучением к детям (под 1096 г.), и даже произведения духовныхпастырей, например поучение Феодосия Печерского. В основание свода легли как главные его составные части три особые цельные повествования. Мы разберем их по порядку в своде.
СОСТАВНЫЕ ЧАСТИ ЛЕТОПИСИ. 1. Повесть временных лет. Читая первые листы летописного свода, замечаем, что это связная и цельная повесть, лишённая летописных приёмов. Она рассказывает о разделении земли после потопа между сыновьями Ноя с перечнем стран, доставшихся каждому, о расселении народов после столпотворения, о поселении славян на Дунае и расселении их оттуда, о славянах восточных и их расселении в пределах России, о хождении апостола Андрея на Русь, об основании Киева с новым очерком расселения восточных славян и соседних с ними финских племён, о нашествии разных народов на славян с третьим очерком расселения славян восточных и с описанием их нравов, о нашествии на них хозар, о дани, которую одни из них платили варягам, а другие хозарам, об изгнании первых, о призвании Рюрика с братьями из-за моря, об Аскольде и Дире и об утверждении Олега в Киеве в 882 г. Повесть составлена по образцу византийских хронографов, обыкновенно начинающих свой рассказ ветхозаветной историей. Один из этих хронографов – Георгий Амартола (IX в. с продолжением до 948 г.) стал рано известен на Руси в славянском, именно в болгарском, переводе. Его даже прямо называет Повесть как один из своих источников; отсюда, между прочим, заимствован рассказ о походе Аскольда и Дира на греков под 866 г. Но вместе с выдержками из Георгия она передает о восточных славянах ряд преданий, в которых, несмотря на прозаическое изложение, уцелели еще черты исторической народной песни, например предание о нашествии аваров на славян-дулебов. В начале Повесть представляет сплошной рассказ без хронологических пометок. Хронологические указания являются только с 852 г. но не потому, что Повесть имеет что-нибудь сказать о славянах под этим годом: она не помнит ни одного события, касавшегося славян в этом году, и мы увидим, что вся статья под этим годом вставлена в Повесть позднее чужой рукой. Далее, первое русское известие, помеченное в Повести годом, таково, что его нельзя приурочить к какому-либо одному году: именно под 859 г. Повесть рассказывает о том, что варяги брали дань с северных племен, а хозары с южных. Когда началась та и другая дань, когда и как варяги покорили северные племена, о чём здесь узнаём впервые, – об этом Повесть ничего не помнит. Еще более неловко поставлен 862 г. Под этим годом мы читаем длинный ряд известий: об изгнании варягов и усобице между славянскими родами, о призвании князей из-за моря, о прибытии Рюрика с братьями и о смерти последних, об уходе двух бояр Рюрика, Аскольда и Дира, в Киев из Новгорода. Здесь под одним годом, очевидно, соединены события нескольких лет: сама Повесть оговаривается, что братья Рюриковы умерли спустя два года после их прихода. Рассказ о 862 г. кончается такими словами: «Рюрику же княжащу в Новегороде, – в лето 6371, 6372, 6373, 6374 – иде Аскольд и Дир на греки», т. е. вставка пустых годов оторвала главное предложение от придаточного. Очевидно, хронологические пометки, встречающиеся в Повести при событиях IX в „не принадлежат автору рассказа, а механически вставлены позднейшею рукой. В этой Повести находим указание на время, когда она была составлена. Рассказывая, как Олег утвердился в Киеве и начал устанавливать дани с подвластных племен, повествователь добавляет, что и на новгородцев была наложена дань в пользу варягов по триста гривен в год, «еже до смерти Ярославле даяше варягом». Так написано в Лаврентьевском списке; но в одном из позднейших сводов, Никоновском, встречаем это известие в другом изложении: Олег указал Новгороду давать дань варягам, «еже и ныне дают». Очевидно, это
