показывал, что ничто не порадовало бы его больше, чем абсолютное и бесповоротное фиаско его господина и повелителя.
— Фроствинг, женщина нам для этого не понадобится, — распорядился Михась, сделав в лице Петера Франтишека шаг вперед. Шагнули вперед и другие частицы Михася. Круг сомкнулся еще плотнее. — Нужны только ты и я, тень моего второго «я». Оба мои «я».
Григорий нанес удар. Удар был отражен. Франтишек только едва заметно покачнулся и продолжил неминуемое приближение.
Когтистая лапа легла на плечо Григория. Фроствинг, оказывается, переместился.
— Пора принять неизбежность, как данность, дорогуша Григорий! Позволь, я уведу дамочку. На нее тут другие планы имеются, так что тебе нет нужды удерживать ее. Ты должен понять, кто ты такой, и смириться с этим. Ты — это он, а он — это ты, но ты — тело, а тело, как тебе известно, — якорь жизни. Только вспомни о бедняге Петере.
— Забирай ее и убирайся, Фроствинг, — рявкнули сразу два десятков голосов. — Нет времени трепаться! Я желаю поскорее покончить с этим! Мне не терпится обрести жизнь и дыхание в моем собственном теле.
Тереза возмущенно вскрикнула, но Григорий не стал слушать ее. Он молча отпустил ее руку и даже не взглянул ей вслед, когда грифон взмыл в воздух и унес Терезу за пределы круга. Сейчас Николау гораздо больше интересовало, что за смысл крылся в намеке грифона, — а в том, что это был намек, он не сомневался. Он был настолько же Михасем, насколько Михась был им. Это он уже знал. В некотором смысле он был более Михасем, чем разрозненные частицы духа древнего мага. Он был не только телом, но и вместилищем частицы жизненной силы колдуна, как бы его ни изменили жизнь и время. Все это было понятно, но какое отношение все это имело к Петеру Франтишеку?
Словно в ответ на этот вопрос в сознание Григория хлынули воспоминания и познания… которые, как он догадался, принадлежали стоявшему напротив него гордецу.
Но откуда они взялись?
Подарок. Фроствинг не только одарил его собственными, прежде украденными воспоминаниями о том, каково было воскрешение и возвращение к жизни, но и памятью Петера Франтишека. Теми самыми воспоминаниями, до которых не смог добраться Михась.
Фроствинг, видимо, украл эти воспоминания до того, как его повелитель вздумал призвать к себе Григория в качестве одной из составных частиц.
Но что это давало Григорию? Какие из воспоминаний Франтишека были так уж важны? Их просмотр можно было совершить в мгновение ока, но только это мгновение у Григория и оставалось. А потом Михась заберет себе свое тело и втянет в него утраченные частицы, для чего ему потребуется…
От изумления Григорий чуть не вскрикнул. Оказывается, он теперь не только знал, что собой представляет призывание и поглощение разрозненных частиц Михася, — он мог сам совершить этот ритуал! Нужно было только побольше магической силы. Если бы только…
Но больше размышлять Григорию не удалось. Михась в образе Петера Франтишека резко подскочил к нему, выбросил руку ладонью вперед и коснулся груди Николау.
Мысли у Григория разлетелись, воздух словно бы иссяк у него в груди. Он попытался попятиться, но рука Франтишека прилипла к его груди, как приклеенная. Вдобавок ощущение было такое, словно в грудь его вонзилась тысяча игл, которые все глубже и глубже уходили в плоть. Как в тумане, бродила мысль: он бы смог отразить эту атаку, если бы пребывал в контакте с Терезой, если бы не отдал ее грифону. Почему- то он послушался Фроствинга, который столько раз обманывал его на протяжении столетий.
Но… ведь Григорий в прошлом пытался — вскоре после того, как обнаружил связь между ним и Терезой, — контактировать с ней на расстоянии. Он всегда ощущал ее присутствие, но никогда не прибегал к помощи ее дара таким способом. Может быть, Фроствинг намекал как раз на это? Если нет, то почему тогда такой неотвязной была эта мысль: он может войти в контакт с сознанием Терезы на расстоянии?
Перед глазами у Николау поплыло. Он видел Петера Франтишека. Тот радостно улыбался. Черты его лица расплывались. Григорий прищурился. В полной беспомощности он мысленно проклял грифона. Тогда, когда он впервые попытался наладить контакт с Терезой на расстоянии, у него не хватило сил на это. Неужели Фроствинг полагал, что теперь у него хватит на это сил?
Да, именно так он и полагал. Григорий осознал это, хотя в висках у него грохотало, а сердце было готово выскочить из груди. Григорий был сильнее. Быть может, точнее было бы сказать, что сейчас смуглокожий маг был более
«Нет, то была не случайность, верно? Фроствинг знал, что она споткнется! Наверняка знал! Его слова, его действия, теперь все они обрели смысл…»
Григорию все труднее становилось оставаться в сознании. Он решил предпринять еще одну попытку установить контакт с Терезой. Это было единственное, на что он еще мог решиться. Он попытается. Если он прав, у него еще оставался шанс. А если нет…
Собрав в комок всю, какая у него только осталась, волю, Григорий попробовал установить связь с сознанием Терезы.
Сила хлынула в него столь бурным потоком, что он вздрогнул и ахнул от изумления. Ахнул и Михась.
«Я знаю, как это делается, — напомнил себе Григорий, глядя на ошарашенного Петера Франтишека. — Я знаю, как это делается, но сумею ли я сделать это?»
А какой выбор? Либо гибель Михася, который и так уже бездарно прожил одну жизнь… либо гибель его самого.
Подобное — к подобному. Вот как это делалось. Вот как Франтишек выпивал души своих жертв. Вот как выпивал души своих жертв Абернати. Какими бы орудиями они для этого ни пользовались, все зависело от единственного: оба они несли внутри себя частицу Михася. Только их несокрушимая воля была залогом того, что они собирали дань с ни о чем не подозревающих, невинных жертв. Мэтью Эмрих, множество ему подобных стали частицами Михася, но, если закон подобия был универсален, Григорий по этой части имел явное преимущество. Он был Михасем гораздо более, нежели Петер Франтишек… Если кто и мог собрать воедино разрозненные частицы, воплотить их в неделимое целое, то это был он.
Давление на его грудную клетку усилилось, но Григорий не обратил на это внимания. Он знал, что должен сделать, но ему не хватало одной малости. У этой малости было имя.
И он прошептал это имя:
— Фроствинг!
В сознании у Григория послышалось такое знакомое хихиканье — на сей раз победное. Фроствингу, которого Михась сотворил в качестве неотъемлемой частицы ритуала, нужно было только дать знать, когда начинать.
Григорий почувствовал, как велика, как необъятна радость грифона.
И снова послышалось множество голосов. Сколько же потомков врагов Михася появилось на свет за эти несколько столетий? Сколькие, не ведая о том, носили в себе его «наследство»?
Они заполняли разум Григория слишком быстро. Если он не сможет управлять этим потоком, все эти люди умрут, их жизненная сила оборвется. Осторожнее. Нужно было действовать осторожнее, бережнее. Михась, Франтишек, Абернати — их совсем не заботило, останутся ли их жертвы в живых. Этим вампирам это было совершенно безразлично.
Тысяча мыслей промелькнула в одно мгновение, и Григорий все понял. К несчастью, который соображал чуть медленнее, все же успел осознать, что происходит.
Франтишек оторвал руку от груди Григория, как только утратил первые несколько частиц. Он почувствовал это, почувствовал и то, что происходило с Григорием.
Со всех сторон к Николау потянулись руки. Лица… старые и молодые, мужские и женские… их глаза… они смотрели на него так, словно он желал их смерти. На миг решимость покинула Григория. А потом он вспомнил, как существо по имени Михась передавало свое наследство и насколько эти оболочки чувствительнее к зову, чем их раскиданные по свету собратья. Что еще более важно, впитать их жизненную
