жизнь. Оба они воспринимали жизнь практически, и между ними оказалось намного больше общего, чем Кейб мог предположить.
Когда они оказались достаточно далеко от других, Гвен притянула его к себе и спросила:
— Что-то не так, Кейб?
Лицо Кейба было бледным, страдальческим:
— Он ушел, Гвен. На этот раз Натан ушел совсем. Я один. Сила — при мне, но теперь она только моя. Что бы ни оставалось от него во мне — душа, или опыт, или жизненная сила, — он пожертвовал этим, чтобы я смог жить дальше. Так трудно быть одному, если ты привык всегда чувствовать его присутствие.
Янтарная Леди не ответила, заменив слова долгим, нежным поцелуем. Кейб догадался, что она хочет сказать, и его тоска немного отступила.
— Ты никогда не будешь один, Кейб. Пока я в силах помочь тебе…
Кейб почувствовал угрызения совести и стыд за то, что печаль о деде начала так быстро рассеиваться, но любой, кто знал старшего Бедлама, мог бы подтвердить, что Натана это не задело бы ни капельки. Он скорее рассердился бы на внука за то, что тот скулит и хнычет, когда рядом — любящая прекрасная женщина. Да обними ты ее покрепче, и…
Кейб тихо усмехнулся. Перед тем как последовать этому здравому совету, он успел подумать, что Натан все-таки ушел не совсем.
Вокруг них плясал ветерок, но теперь он был теплым, и никто не обращал на него внимания.
