Британов съежился не только от холодного ветра, а больше от мысли, что слишком много новичков на борту. Непонятно как, но от прежнего “сплаванного” экипажа, который он уже дважды водил на боевое патрулирование в Атлантику, мало что осталось. Чужая лодка, чужие люди… Сколько потребуется времени сработаться с ними? Как они поведут себя в критической ситуации? Думать об этом командиру не хотелось.
В ходе подготовки к выходу в море на К-219 были заменены 12 офицеров из 32, в том числе старший помощник и помощник командира, командиры ракетной и минно-торпедной боевых частей, начальник радиотехнической службы, корабельный врач, командир электротехнического дивизиона, 4 командира отсеков. Из 38 мичманов заменены 12, в том числе оба старшины команд ракетной БЧ-2.
— Прямо руль! — скомандовал Британов.
— Есть прямо руль! — бодро отозвался боцман. “Как его зовут? — подумал Британов, — он ведь тоже новенький”. Прежний боцман, латыш Айвар Вайдер, категорически отказался идти в море якобы из-за болезни жены. А может, просто испугался? Курдин много либеральничал, но экипаж берёг и в обиду не давал.
Британов только сейчас понял, что явно перегнул палку, проведя “чистку рядов” — особенно среди ракетчиков. Он списал на берег их прежнего командира — опытного, но слишком заносчивого Андрея Смирнова, а также двух ветеранов-мичманов Василия Полуэктова и Евгения Григаса, которые полностью оправдывали строки Некрасова “кто до смерти работает, до полусмерти пьет”.
Сумеют ли заменить их новички? Новый командир ракетной боевой части (БЧ-2) Александр Петрачков пришел с берега и опыта плавания не имел, а сменивший старшину четвертого отсека мичман Азат Гаспарян вообще был коком и, хотя его камбуз был тоже в четвертом ракетном отсеке, до полноценного ракетчика ему было далеко. Темной лошадкой был и мичман Чепиженко, прикомандированный с другой лодки и теперь отвечавший за корабельные системы предстартового и повседневного обслуживания ракет — главного оружия лодки.
Ракеты РСМ-25 являлись смыслом существования лодки и одновременно самым слабым ее местом. Американские субмарины были вооружены ракетами на твердом топливе. Для русских ракет топливом служили тетроксид азота и гидразин — две летучие взрывоопасные и весьма ядовитые жидкости, хранящиеся в двух баках баллистической ракеты. Система не отличалась сложностью: смесь гидразина и тетроксида азота — самовоспламеняющееся топливо. Поэтому постоянный контроль за ракетами в шахтах подлодки был главной заботой ракетчиков — системы поддержания микроклимата, контроля газового состава, радиоактивности и отсутствия воды в шахтах работали непрерывно.
Работяги-буксиры навалились на неуклюжий корпус подлодки, разворачивая его на курс выхода. Выход из базы был делом непростым. Но люди, стоявшие на мостике, прекрасно знали свое дело и не в первый раз выводили корабль из бухты Ягельная. Они четко делали свою работу. Как всегда безукоризненно работал штурман Евгений Азнабаев — именно от его мастерства во многом зависел безопасный выход по коварному фарватеру. Британов полностью доверял Азнабаеву и искренне сожалел, что выходит с ним в море последний раз.
Три месяца назад, когда Азнабаеву — лучшему штурману флотилии — в очередной раз отказали в приеме в академию, он положил на стол начальника политотдела рапорт об увольнении с флота:
— Прошу отпустить по-хорошему, иначе я обращусь в ЦК КПСС с просьбой разъяснить мне национальную политику партии.
— Уважаемый Евгений Равильевич, — притворно изумляясь, ответил начпо, — политика нашей партии всегда правильная, а вот ваша национальность… Ну зачем вам было писать в анкетах, что ваш папа татарин, а мама еврейка?
— А затем, товарищ капитан первого ранга, что я и себя, и их уважаю, в отличие от некоторых…
— Ну, хорошо. Значит, так — вы идете в последний раз в море с Британовым, а мы отправляем документы в Москву на увольнение, как бы по сокращению штатов. Договорились?
— Так точно, договорились, — и, не спрашивая разрешения, штурман вышел из кабинета.
Он не то чтобы не любил “политбойцов”, но, как настоящий профессионал, презирал бездельников, которые не могут сказать “Делай как я!”, а говорят “Делай, как я сказал!”. Еще про таких на флоте говорили: “Ну он — же хороший парень! Хотя такой должности на корабле нет”.
… Как только лодка достаточно отошла от пирса, немногие провожающие во главе с комдивом Патрушевым поспешили по своим делам. Как говорится, с глаз долой — из сердца вон! Теперь только через три месяца они встретятся на этом же пирсе и узнают, что происходило на борту лодки, потому что штаб дивизии отвечал только за подготовку к походу, а управление стратегическим крейсером в море велось из Москвы, с Центрального командного пункта ВМФ. Только там будут знать, где находится лодка Британова, да и то лишь по графику маршрута похода — выход Британова на связь с управляющим КП предусматривался лишь в исключительных случаях.
Чувство облегчения испытывали и на борту К-219 — всем до смерти надоели проверки, погрузки, приборки, новые проверки — в общем, вся та суета, которая неизбежно сопровождает выход в море.
Британов взглянул на корму, на широкое возвышение ракетной палубы. Там, на скользком мокром резиновом покрытии работала кормовая швартовая команда во главе с Петрачковым. Ярко-оранжевые спасательные жилеты были единственным цветным пятном в монотонном пейзаже — кругом были серые скалы, черное море и свинцовое небо. Крышки шестнадцати ракетных шахт закрыты и задраены. Топая по ним сапогами, матросы не думали или старались не думать, что у них под ногами сорок восемь ядерных боеголовок и двести сорок тонн смертельно опасной смеси ракетного топлива, разделенных тонкими переборками топливных баков ракет.
Швартовщики скручивали стальные тросы и убирали их под палубу — в следующий раз они понадобятся только через три месяца при возвращении на базу.
Белый дым клубами поднимался в небо из труб теплоцентрали жилого городка. Британов слышал громыхание грузовиков, спускавшихся по охраняемой дороге к причалам, громкие голоса палубных матросов на борту ближнего буксира. Как и другие лодки, их провожали без музыки. Оркестр будет потом, и только в том случае, если они успешно выполнят свою задачу. Уходы и возвращения подводных лодок стали настолько частым и обыденным делом, что вызывали интерес только у членов самих экипажей и их близких. И хотя во всех магазинах военторга знали, что “Британов идет за угол” — так принято было говорить о дальних походах в Атлантику, — членам семей официально запрещалось даже просто стоять и смотреть, как они уходят.
Но Британов знал, что его жена Наталья, конечно, молча стоит сейчас там, держа за руки обоих детей — сына и дочь, которых он так мало видел. Это был четвертый трехмесячный поход Британова, с тех пор как он стал командиром подводного ракетоносца осенью 1984-го, он уже год провел вдали от семьи, большей частью под водой. Год без света, солнца, неба, воздуха. Думать об этом было страшно, и в последнее время Британов все чаще ловил себя на таких мыслях. Хорошо, что у Натальи так много друзей.
Наверное, рядом с нею стоит Ирина Капитульская, жена главного энергетика атомохода. Британов был доволен, что Геннадий Капитульский служит в его экипаже. Он был не просто отличным специалистом по ядерным реакторам, но и наиболее опытным — за восемь лет службы на лодках он шел в свой тринадцатый поход. Будучи на пять лет моложе командира, он не уступал ему в количестве “автономок”.
По другую руку от Натальи, должно быть, стоит Ольга Азнабаева, жена штурмана, более встревоженная, чем обычно, потому что знала о решении мужа уйти с флота и ее страшил этот его последний, как назло, тринадцатый, поход. И уже чисто по-женски, она просто боялась за судьбу своей семьи, когда после обеспеченной и привычной офицерской жизни придется начинать все сначала. Но одно она знала точно: ее муж — настоящий мужчина и всегда знает, что делает.
Тридцатичетырехлетний штурман Евгений Азнабаев два дня назад говорил Британову о состоянии, в котором находится навигационный комплекс. На его круглом, всегда веселом лице застыло непривычное выражение озабоченности.
Последнее время экипаж работал круглые сутки, чтобы в срок подготовить лодку к выходу в море. Или, по крайней мере, привести ее в такое состояние, чтобы на ней можно было плыть. Каждый знал, что будут
