много сил потратили в первый раз. Набросили ключ на третью ПКР, и Серега начал крутить его, а Николай поднялся наверх и по коридору направился в нос, к шестому отсеку.
Отдраив переборку, он невольно отшатнулся — черный дым повалил ему навстречу. Значит, пожар уже и в шестом.
Машинально отметив время — 19.50, доложил в центральный:
— В шестом дым, огня не видно, предполагаю, горит внизу.
И, словно в подтверждение его слов, последовал доклад с “Вольфрама”:
— Пропало давление в корабельной системе гидравлики!
Стоявший на мостике старпом первым увидел это: рубочные рули из горизонтального штатного положения безжизненно опустились и встали вертикально. Агония продолжалась.
Беликов вернулся в аппаратную. Серега безжизненно висел на рукоятке.
— Эй! Ты живой?
— Мне плохо… — прохрипел Преминин.
— Как решетка?
— Кажется, опустил, проверьте.
ПКР действительно была внизу. Беликову предстояло решить: опускать последнюю или выводить Сергея? Внезапно почувствовав, что и сам почти теряет сознание, Николай подхватил Сергея и потащил на выход.
Трудно определить, кто кому помог выбраться из пятидесятиградусной кочегарки. В восьмой их опять втащили вместе.
Содрав маски и расстегнув комбинезоны, товарищи, как могли, приводили их в чувство. Видимо, более молодой организм матроса помог ему быстрее прийти в себя.
Беликов напрочь вырубился. Страшно было смотреть на него: глаза красные, выкатились из глазниц, лицо безжизненно-белое. Серега сидел над ним. Он о чем-то спрашивал у Беликова, но у того не было сил ни подняться, ни ответить…
Осталась одна, последняя решетка. И ее надо опускать. Другого выхода не было. Сергей понимал, что идти надо и, кроме него, просто некому.
Мог ли он отказаться? Наверное, нет. Не мог. Как не мог и “прикинуться шлангом” и как бы “потерять сознание”. Представлял ли себе всю меру опасности и риска? Наверное, да. Но он встал и просто сказал:
— Я пойду один. Там немного осталось. Одна решетка всего-то.
— Сергей, — протягивая противогаз, сказал Пшеничный, — это последний. Больше у нас нет.
— Ничего, мне хватит.
20.45
Сергей в третий раз проделал опасный путь к реактору. Казалось, что температура подскочила на десятки градусов. Видимость стала гораздо хуже — то ли от мгновенно запотевших очков, то ли от появившегося дыма или паров окислителя. Тем не менее Сергей чувствовал себя гораздо увереннее, чем в первый раз. Как ни странно, он не испытывал чувства страха и не боялся одиночества. Он знал, что делать, и умел. И очень надеялся, что у него хватит сил на это.
Рукоятка показалась гораздо тяжелее, и каждый оборот давался с огромным трудом. Ему казалось, что он несколько раз терял сознание. Да так, скорее всего, и было. Он с трудом приходил в себя, а в голове стучала одна мысль — “опустить и выйти”. Еще оборот, еще пол-оборота… Всё. Неужели всё?! Он сделал это! Теперь надо выбираться отсюда.
Чувство выполненного долга, хотя это и звучит высокопарно, прибавило ему сил. Сергей подошел к переборочной двери, но прежде, чем дать сигнал на выход из отсека, он нажал вызов “Каштана” и доложил в центральный:
— Докладывает Преминин. Реактор заглушен.
— Сергей — ты просто молодец, ты даже не знаешь, какой ты молодец! — впервые за последние часы голос Британова звучал почти радостно. — Давай в восьмой, мы начали вентилировать кормовые отсеки. Там должно быть получше.
— На связи пульт ГЭУ. Это Капитульский. Доклад Преминина подтверждаю — реактор правого борта заглушен всеми штатными поглотителями. Время — 21.05.
— Как левый борт?
— Реактор левого борта на мощности тридцать процентов, турбина застопорена и проворачивается паром каждые десять минут, готова к немедленной даче хода. Электропитание от турбогенератора левого борта по штатной схеме. Сопротивление изоляции по всем сетям — ноль.
— Мы сумеем удержать контроль над этим реактором?
— Надеюсь, что да. Судя по всему, пожар в четвертом, пятом и шестом прекратился, видимо, сработал огнегаситель ЛОХ. Поэтому кабельные трассы левого борта в этих отсеках, по-видимому, целы. Ситуация под контролем. Пока, во всяком случае.
— Механик! Что думаешь ты?
— Капитульский прав. Мы потеряли три отсека, а вместе с ними и резервные дизель-генераторы в шестом. Если мы сейчас сбросим защиту реактора правого борта — останемся и без хода, и без электроэнергии.
— Но у нас в запасе аккумуляторная батарея.
— Надолго ли ее хватит? Считаю, что реактор выводить преждевременно.
— Хорошо. Утверждаю. Кстати, почему до сих пор нет доклада о переходе Преминина в восьмой?
— Восьмой! Где Преминин?
— У нас проблемы! Мы не можем отдраить переборочную дверь! Ее прижало давлением из седьмого!
— Черт вас возьми! Сравняйте давление между отсеками по системе вакуумирования и откройте люк!
— Невозможно — мы попытались, но оттуда идет бурый дым — это пары окислителя!
— Перекрыть клапан! Преминин! Ответь центральному!
— Я на связи. Почему не открывают переборочную дверь? У меня кончается воздух! Здесь какой-то дым.
— Спокойно, Серега. Подойди к кормовой переборке. У тебя над головой захлопка системы вентиляции коридора правого борта. Открой ее, чтобы сравнять давление.
Никакой сложности эта операция в обычных условиях не представляла. Но только в обычных, а не для обессиленного и задыхающегося человека в задымленном, полуосвещенном отсеке!
Сергей с трудом нашарил захлопку и из последних сил попытался открыть ее. Упрямое железо не поддавалось!
— Центральный! Я не могу, закусило чеку, не получается… — глухой голос из-под маски отчетливо был слышен всем, наверное потому, что все замерли.
— Так, спокойно… береги воздух, держись! Мы ее откроем!
— Я задыхаюсь, очень трудно дышать… — голос матроса звучал как из-под земли.
— Восьмой!!! Отожмите дверь упором! Навалитесь! Сделайте что-нибудь! Вытащите его!
Все, кто был у переборки, судорожно крутили раздвижной упор, наваливались своими телами, издавая хриплый вой, извергая проклятия, но ничего не могли сделать! Люк заклинило!
— Сергей! Это Капитульский! Ты слышишь меня?
— Да… слышу…
Потерпи еще немного, мы ее откроем, обязательно откроем! Если понял меня — постучи в микрофон.
Тук-тук…
