IV. Птицы
К переводу Калидасы
Утвердишь Несказанное знанием точным,
И Великое Счастье окажется прочным.
Камадева, индийский бог любви, подобно своему эллинскому собрату, вооружен луком. Этот лук — из цветов (по другим источникам — из сахарного тростника), тетива лука — жужжание пчел. У Камадевы пять стрел, эти стрелы тоже из цветов, и неотразимее всех цвет манго. Чарующему вооружению под стать имена-прозвания Камадевы: Мандоджа («Рожденный в душе»), Атмабху («Живущий в душе»), Смара («Напоминающий»), Манматха («Возмутитель сердец»), Мадана («Опьяняющий»). Камадева выступает и под именем «Мара» («Разрушитель»), так что не остается сомнений в беспощадной действенности пяти обаятельных стрел. И среди этих прозваний на первый взгляд не выделяется еще одно: Ананга («Бестелесный»). Душа — обитель Рожденного в душе. Стихия Камадевы — гибельная задушевность. Заманчивая чувственность опьяняет обманчивой видимостью. Эти идеи, которым нельзя отказать в психологической тонкости, на разные лады варьируются индийской поэзией и философией. Однако, если другими прозваниями Камадевы означены его изначальные свойства, прозвание «Бестелесный» — «благоприобретенное». За этим прозванием событие, мифическое происшествие, знаменательная перипетия мировой драмы.
Когда бы не миф о Бестелесном, уже насыщенный ароматами поздней утонченной культуры, «Рожденье Кумары» вписывалось бы в древнейший земледельческий миф о союзе небесного бога с матерью Землей, в миф, который мог быть распространен в Индии задолго до проникновения скотоводческих ведических племен. Впрочем, загадочно бесцельная аскеза Шивы помечена если не ведическим происхождением, то ведической традицией. Сверхъестественной мощью аскета в индуизме подтверждаются безграничные возможности человека, способного торжествовать над самими богами, хотя в мифах эта мощь обычно выступает не в созидательном, а в разрушительном аспекте, своекорыстно посягая на мировую гармонию, как посягнул на нее враг богов демон Тарака при невольном или сознательном пособничестве Шивы. Обольститель Камадева призван восстановить мировую гармонию своими чарами, однако благонадежная исполнительность лучника вовсе не говорит о том, что Манматха избрал благую часть. В обрисовке Камадевы явно усиливается благоговейная ирония, едва заметная во второй главе, когда перед Брахмой предстают боги, посрамленные Таракой, причем благоговение нисколько не смягчает, напротив, утончает, заостряет насмешку. Камадева — придворный сводник, его сфера — двусмысленные поручения царя Индры, среди которых ничуть не менее двусмысленное восстановление мировой гармонии, так что Камадева вроде бы по заслугам наказан грозным Шивой, чей духовный взор испепеляет вкрадчивого лучника, проницая внутреннюю опустошенность Рожденного в душе (мстительная насмешка аскета: разоблачить мирскую прелесть, усматривая в ней — бестелесность!). Правда, при этом неизвестно, кто больнее наказан. «Очарованье — стрела роковая», от нее не убережешься; сгорая, лучник обжигает весь мир; сожжение Маданы — вселенское замыкание. Трехглазый аскет Шива придет на поклон к царевне-подвижнице, покоренный подвигом, если не прямо стрелою, которой вызван подвиг Умы. «Без тела, поверь, Добродетель напрасна», — предостерегает юную подвижницу Шива в парадоксально- пародийном обличии брахмана-ученика, иронизируя не столько над Бестелесным, сколько над крайностями аскезы, чья идеальная цель — преодоление соблазнительной телесности. Мнимый победитель Маданы упивается своим фактическим поражением, глумясь над самим собой во вкусе народного смехового действа: «Почтенные зрители будут смеяться!» Самоуничижением Шива испытывает Уму, по-своему объясняясь ей в любви. Взаимность ведет к неразлучности: бог с богиней навеки сочетаются в едином существе. В санскритском стихотворении, не принадлежащем Калидасе, возрожденный Камадева смеется над великим аскетом, который так боится потерять свою супругу, что держит ее вечно при себе. Бестелесный отказывается признать себя побежденным. Он смеется. Последним смеется Мадана.
