тишина! Как хорошо цвести, благоухать, упиваться светом и росой и быть воспетой в сказаниях и песнях! Но солнечный луч переживет нас всех!»
— А какой первый приз? — спросил дождевой червяк; он все проспал и сейчас только явился на сходку.
— Свободный вход в огород с капустой! — ответил осел. — Я сам назначал призы! Первый приз должен был получить заяц, — я, как мыслящий и деятельный член комиссии, и обратил надлежащее внимание на потребности и нужды зайца. Теперь он обеспечен. А улитке мы предоставили право сидеть на придорожном камне и греться на солнышке да лизать мох. Кроме того, она избрана в главные члены нашей комиссии — как это принято называть у людей. Комиссии ведь вообще нуждаются в специалистах! И, скажу прямо, судя по такому прекрасному началу, от нашей комиссии можно ожидать многого!
ВЕТЕР РАССКАЗЫВАЕТ О ВАЛЬДЕМАРЕ ДО И ЕГО ДОЧЕРЯХ
Промчался ветер над лугом — словно всколыхнулся зыбью зеленый пруд, промчался над полем — разгулялись пшеничные волны, и ни дать ни взять — море-океан. Это танцы ветра. А прислушайся к его песням! Он поет их везде по-разному: в лесу — протяжно и гулко, а в домах, куда он врывается то в чердачные окна, то в щели стен, — тоскливо и надсадно. Ты только погляди, как он гонит облака по небу, словно пес стадо овец! А теперь послушай, как он свищет в воротах, словно сторож дует в рожок! Как тревожно гудит в печной трубе, как завывает в камине! Поленья потрескивают, разлетаются во все стороны яркие искорки; отблески пламени высвечивают даже самые дальние уголки комнаты; как тепло, как уютно сидеть у огня и слушать. Слушать рассказы ветра. Он один знает куда больше историй, чем все мы, вместе взятые. Слышишь! Он начинает свой рассказ: — Ну-у-у-у-у! В пу-у-уть! — Это его присказка.
— На берегу большого Бельтского пролива расположена усадьба со старинным домом из красного гранита. Я знаю там каждый камень, я овевал их еще в те давние времена, когда из них были сложены стены замка Марска Стига. Замок превратился в руины! А камни перевезли в Борребю и построили из них дом, который стоит и поныне.
Знал я и всех знатных хозяев и хозяек усадьбы. Много их сменилось на моей памяти! Но рассказать я хочу о Вальдемаре До и его дочерях.
Какая у него была горделивая осанка, у Вальдемара До — ведь в его жилах текла кровь датских королей! Да и способен он был на большее, чем охотиться на оленей да бражничать с друзьями. На что? — спросите вы. «Поживем — увидим!» — так он сам частенько говаривал.
А видели бы вы его супругу! Как величаво она шла, словно плыла в своем парчовом платье по натертому до блеска наборному паркету. И сам дом был обставлен на славу: драгоценные гобелены, роскошная резная мебель — дворец, да и только! А серебряной да золотой посуды, что принесла с собой в приданое госпожа, и не счесть! Погреба ломились от яств да бочек с немецким пивом — лишь до поры до времени, правда! В конюшнях ржали холеные вороные кони. Что и говорить, богат был владелец Борребю — до тех дней, когда богатство и удача разом не покинули его дом.
Были у Вальдемара До и три дочери, три нежных бутона, — я еще хорошо помню, как их звали: одну — Идой, другую — Йоханной, а третью — Анной Доротеей!
Да, то были знатные и богатые господа, рожденные и выросшие в роскоши! Ну-у-у-у! В пу-у-уть! — продолжал ветер свой рассказ.
Никогда я там не видел, чтобы знатная хозяйка, как, бывало, в других усадьбах, пряла в парадной зале вместе с дочерьми и дворовыми девушками. Она играла на звонкоголосой лютне и пела, причем не одни старинные датские баллады, но и песни чужедальных стран, на незнакомых языках. Весело жилось в Борребю, немало именитых гостей там перебывало, и не только из ближних, но и из дальних мест! Играла музыка, звенели бокалы — даже я не мог заглушить этот праздничный гул. Всего было в избытке в доме надменных господ — блеска, пышности, роскоши, — всего, кроме милости божией.
Однажды майским вечером я только примчался с запада, — рассказывал ветер, — я швырял корабли на острые скалы ютландского берега, вихрем пронесся над вересковыми пустошами и зелеными лесами, просвистел над островом Фюн, раскачал воду в большом Бельтском проливе и утих, улегся лишь вблизи Борребю в роскошной кудрявой дубраве, тогда еще не срубленной.
В лесу молодые парни из окрестных хуторов собирали хворост; большими охапками выносили его на опушку, складывали в кучи, разжигали костры и вместе с девушками принимались петь, плясать и скакать вокруг огня.
Я притаился в лесу, — продолжал ветер, — и лишь тихонько дул на сучок, положенный в костер самым красивым пареньком. Сучок вспыхнул ярче всех, и паренька этого выбрали «майским королем», а он выбрал себе «майскую королеву». И такое тут началось веселье! Красный господский дом в усадьбе никогда не видывал подобного!
А тем временем шестерка лошадей мчала к усадьбе золоченую карету. В карете ехали супруга Вальдемара До и три ее дочери, три юных, нежных цветка: роза, лилия и бледный гиацинт. Сама же госпожа была подобна роскошному тюльпану, она сидела прямо, не шелохнувшись, даже кивком не отвечая ни на поклоны парней, ни на книксены девушек, которые, остановив праздничное веселье, почтительно ее приветствовали. Она словно боялась надломить свою прелестную стройную шейку!
«А вы, юные, нежные роза, лилия и бледный гиацинт, — я будто вижу их сейчас перед собою, — кто, когда настанет время, выберет вас своими королевами? — думал я. — Благородные рыцари? А может быть, и принцы?»
Ну-у-у-у! В пу-у-уть!
Карета промчалась, веселье возобновилось, хуторяне опять плясали вокруг костров. Так праздновали встречу лета в Борребю, в Тьеребю и других селениях по соседству!
А ночью, когда я только-только поднялся, знатная госпожа заснула, чтобы уже больше никогда не проснуться. Увы, рано или поздно, это, как известно, случается со всеми людьми. С минуту, не больше, простоял Вальдемар До в глубокой печали, но «под натиском вихрей судьбы дуб благородный лишь гнется, нет такой яростной силы, чтобы его надломила!» — звучало в его душе. Дочери безудержно рыдали, дворовые люди тоже не могли сдержать слез… Так унеслась в вечность прекрасная госпожа из красного дома. Унесся и я!
Ну-у-у-у! — загудел ветер, — в пу-у-уть!
Вскоре я вернулся в Борребю — я часто возвращаюсь назад. Я пролетел над островом Фюн и Бельтским проливом и успокоился на морском берегу, в той же самой курчавой дубраве. Была пора птицам вить гнезда, все они были заняты делом: и морские орлы-рыболовы, и лесные голуби, и аспидно-черные вороны, и даже черные аисты. Весна только установилась, в одних гнездах белели птичьи яйца, в других попискивали уже вылупившиеся птенцы, а стаи пернатых с громким гомоном ошалело кружились над дубами!
В лесу гулко раздавались удары топоров — люди рубили деревья. Вальдемар До решил построить большой корабль, трехпалубный — на продажу королю! Вот для чего рубили прибрежную дубраву — привычный ориентир для моряков, надежное прибежище для птиц. Сорокопуты в панике носились над дрожащими кронами деревьев — гнезда их были разорены. Морские орлы и малые лесные птахи, лишившись жилища и птенцов, метались в воздухе, исполненные злобы и страха, и испускали пронзительные вопли. Я сострадал им! А вороны да галки издевательски каркали: «Кар-р-раул! Кар-р-раул! Р-раззор! Р-раззор!»
В лесу в толпе дровосеков стоял и сам Вальдемар До и его три дочери. Все они хохотали над птичьими стонами, все, кроме младшей Анны Доротеи. У нее дрогнуло сердце при виде несчастных птиц, и когда черед дошел до старого дуплистого дуба, на вершине которого свил гнездо черный аист, Анна Доротея, едва сдерживая слезы, попросила отца пощадить это дерево; не уничтожать малых беззащитных
