Европейская поэзия XIX века

Перевод Б. Лейтина

Там, под тем вот буком, в травах, одиноко,
Сложивши руки под головкой золотой,
Косы смяв, колени согнув в дремотной лени,
Спит моя любовь в тени густой.
Где найду отвагу — подкрасться, лечь с ней рядом,
Рот сомкнуть раскрытый, стан обхватить не вдруг, —
Так, чтоб в удивленье обняла, проснувшись.
Не вырваться вовек из власти этих рук!

Робкая, как белка, как ласточка, капризна,
Как ласточка, быстра, что кругом над рекой
Чертит воду, встретив крыльев отраженье,—
Как полет ни скор, стремительней покой;
Робкая, как белка, что в кронах сосен скачет,
Как ласточка, капризна, что на закат летит,
Та, кого люблю я: покоренье трудно,
Трудно, но — о, счастье тому, кто покорит!

Вниз идет с холма с подружками своими,
Взявшись за руки, на запад путь держа:
Песнь ее задорна, поступь — в ритме песни,
Смела осанка и девственно-свежа.
Да, свежа; о ней шепнуло миру сердце
В пробужденья час: утра свет она.
Страстная любовь должна здесь отступиться,
Закинутую сеть пустой найти должна.

Счастлив, счастлив час: поля свежи росою,
Белая звезда свой путь склоняет вниз,
Близок лик зари; со мглой рассветной в споре,
Краской нижет мрак, как алость ягод — тис.
Неба край горит; облако, румянясь,
Ширится, а тени — гуще и тесней.
Тих рассвет, как дева: странен взор, вся — тайна,
Раковин глубинных щеки холодней.

Когда лучи на склонах южных медлят,
В грудах туч горя, ползущих вдоль холмов,
Часто день, искряся их неверным смехом,
Хмур к концу, как лик, презревший песни зов.
Но лишь запад явит грудь зыбко-оперенной,
В час, когда текут к полуденной черте
Облака, струясь, — тогда, глубок, закат приходит,
Пышный, как любовь в бескрайной красоте.

На заре, вздохнув и, как дитя, к окошку
Устремив свет глаз, несытых после сна,
Лилией речной она сияет, белой,
Что, взорвав бутон, затону отдана.
Вот, с постели встав, покрытая рубашкой
С шеи и до пят, как в мае ветвь, маня,
Лилией в саду она сияет статной,
Чистой — ночи дар, пышной — в свете дня.

О отец росы, темноресничный сумрак,
Низко над равниной ты склонил глаза,
На твоей груди жаворонок кружит,
Песнь его чиста, точно в ней поет роса.
Скрытый там, где пьет заря земли прохладу,
Полн, как полон ключ, он трели в брызгах льет.
Слышу ль милый смех, ее навеки жажду,
Свежей, как роса, как жаворонка взлет.

Девочки идут, сбирая скороспелки,
Тропкой через лес, что смехом покорен.
Впереди она: не ведая причины,
Медлит и следит за сгибом анемон.
Хочет взор сказать, что фиалки распустились,
Розе — цвесть; нечаянный, один,
Крик исторгла грудь; причина — запах? краски?
Чаща? соловей? — не ведает причин.

Голова платком покрыта; средь тюльпанов,
Ивой в дождь струясь, умчалась — не догнать.
Смят ли где, к земле ль приник цветок — их ангел,
Стебли приподняв, она бежит опять.
Ветер гонит тучу, гремит, стучась в ворота,
Но тех, кто приуныл, бодрит ее привет.
Так, когда трава и небо гром встречают,
Видел я голубку — земли последний свет.

Цветы в ее саду, как школьники, примерны,
Стать готовы в ряд, вопросы задавать.
Я люблю и их, но мне дикий цвет милее:
Дикари мои! Вам есть о чем сказать!
Ты, дикарка, мне — как повесть о фиалке,