На ее лице отразилось облегчение, но полностью тревога не ушла.
— Напрасно ты такой грустный, Лейел. Здесь же живет счастье. И можешь делать все то же самое, что и дома.
Только не любить тебя, как свою вторую половину, да и ты не можешь любить меня, словно я — твоя неотъемлемая часть.
— Да, конечно.
— Нет, я серьезно. Ты вот занят какой-то проблемой… Я вижу, ты близок к ответу на волнующий тебя вопрос. Почему бы тебе не поработать здесь? Мы сможем говорить о том, что тебя волнует.
Лейел пожал плечами.
— Ответ совсем близок, не так ли?
— Откуда мне знать? Я — что человек, тонущий э океане темной ночью. Может, я плыву к берегу, а может — от него.
— А к каким выводам ты уже пришел? Почему бы тебе не поделиться ими со мной?
— Нет. Если эта языковая проблема… если она — аспект теории общностей, то, опираясь на нее, не ответить на вопрос: где истоки человечества?
— Почему?
— Потому что многие приматы тоже создают общности. И другие животные. Например, парнокопытные. Даже рыбы сбиваются в косяки. Пчелы. Муравьи.
Собственно, каждый многоклеточный организм есть общность. Поэтому, если разделение языков вторично по отношению к общности, тогда оно наследственный признак, передающийся в животном мире, и не может являться одним из отличительных качеств человечества.
— О! Думаю, что нет.
— Правильно думаешь.
Ее взгляд переполняло разочарование. Словно она надеялась, что прямо здесь, прямо сейчас они скажут себе и всему миру: вот они, истоки человечества. Вот с этого все и началось.
Лейел поднялся.
— Ладно. Спасибо за помощь.
— Ничем я тебе не помогла.
— Наоборот. Ты показала, что дорога, выбранная мною, ведет в тупик. Сэкономила мне много… мыслей.
Осознание, что ты на ложном пути, — это прогресс.
В науке.
Его слова несли в себе и второй смысл. Она также показала ему, что их семейная жизнь тот же тупик.
Может, она поняла его. Может, нет. Значения это не имело — он-то ее понял. Короткая история о человеке, который наконец-то нашел место, в котором почувствовал себя, как дома… как он мог упустить заложенный в нее смысл?
— Лейел… а почему бы тебе не задать твой вопрос индексаторам?
— Ты думаешь, библиотечные исследователи смогут найти ответы, недоступные мне?
— Здесь не исследовательский отдел. Это департамент Индекса.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Напиши свои вопросы. Все направления, которые ты исследовал. Лингвистическая теория. Язык приматов. И другие вопросы, ответы на которые ты искал раньше. Археологический подход. Исторический. Биологический. Родственные связи. Обычаи. Все, о чем ты можешь подумать. Запиши свои мысли в виде вопросов. А потом мы составим на них индекс.
— Составите индекс на мои вопросы?
— Именно этим мы здесь и занимаемся: читаем одно, думаем о другом, если чувствуем, что есть какая-то связь, указываем ее. Мы не говорим, что означает эта связь, но знаем, что она существует. Мы не дадим тебе ответов, Лейел, но, если ты будешь следовать за индексом, он поможет тебе разобраться в причинно-следственных связях. Ты понимаешь, о чем я?
— Я как-то не думал об этом. Ты полагаешь, что пара индексаторов могут поработать с моими вопросами?
— Не пара. Все. Это же абсурд, Дит. Я не буду даже и просить.
— Я попрошу. Здесь нет начальников, Лейел. Нам не нужно выполнять какие-то нормы. Обычно в работе несколько сотен проектов, но никто не запрещает нам заняться только одним документом.
— Это будет потеря времени. Я не смогу ничего опубликовать, Дит.
— Публикация не обязательна. Неужели ты не понимаешь? Никто, кроме нас, не знает, что мы тут делаем. Мы можем взять неопубликованный документ и поработать с ним. У нас даже нет необходимости посылать его в библиотечную картотеку.
Лейел покачал головой.
— А если они выведут меня на ответ… Нам придется опубликовать эту работу, указав в авторах двести человек?
— Это будет твоя работа, Лейел. Мы всего лишь индексаторы, не авторы. Устанавливать связи все равно придется тебе. Давай попробуем. Позволь нам поучаствовать в этом.
И вот тут Лейел понял, с чего такая настойчивость.
Завлекая мужа в Библиотеку, она притворялась, что по-прежнему является частью его жизни. Она могла убедить себя, что не бросает его, если бы он стал частью ее новой общности.
Разве она не понимала, что для него это будет невыносимо? Видеть ее здесь, такую счастливую? Приходить к ней одним из многих, тогда как в недалеком прошлом он думал, что они — единое целое? Разве он мог пойти на такое?
Однако ей этого хотелось, он видел это по ее глазам, таким юным, таким молящим, что ему вспомнились дни их первой влюбленности, отстоявшие на миллион лет. Она всегда так смотрела на него, когда он говорил, что ему нужно уйти. Она боялась потерять его.
Неужели она не знает, кто кого теряет?
Неважно. Пусть она не понимает, что с того? Если ей это приятно, почему не притвориться, что он готов стать частью ее нового дома, одним из библиотекарей?
Если она хочет, чтобы он отдал главную работу своей жизни на растерзание этим абсурдным индексаторам, почему нет? Ведь от него потребуется немногое: записать все вопросы. И, возможно, правота на ее стороне: а вдруг тренторианский индекс поможет ему открыть истоки человечества?
И опять же, приходя сюда, он останется маленькой частичкой ее жизни. Да, это будет не семья. Но раз уж прежнее вернуть невозможно, он будет довольствоваться малым, напоминая себе, какой личностью сумел он стать благодаря тому, что любил ее все эти годы.
— Хорошо, — кивнул Лейел. — Я все напишу и принесу сюда.
— Я действительно думаю, что мы сможем помочь.
— Да, — вот в этом уверенности у него как раз и не было. — Возможно, и он повернулся к двери.
— Ты уже уходишь?
Он кивнул.
— Ты уверен, что найдешь дорогу?
— Если только коридоры и комнаты не сдвинулись.
— В рабочее время такого не бывает.
— Тогда я не заблужусь.
Он шагнул к Дит, остановился.
— Что? — спросила она.
— Ничего.
— О, — разочарование в голосе. — Я думала, ты поцелуешь меня на прощание, — и обиженно надула губки, как трехлетняя девочка.
Лейел рассмеялся. Поцеловал ее, как трехлетнюю девочку, и ушел.
Два дня он размышлял. Утром провожал ее на работу, пытался читать, просматривал
