Скорбь Гвиннеда

Equites Custodes Fidei, которые будут жить по монашеским установлениям и подчиняться непосредственно Примасу, через главу ордена и верховного настоятеля.

В знак особой расположенности к новому ордену в глазах Короны, милостью короля Custodes Fidei было даровано право носить двойной алый с золотом пояс, цветов Халдейнов, как символ единства власти мирской и церковной. И хотя все члены ордена будут носить черные рясы в знак того, что они мертвы для всего земного, накидки их будут алыми, дабы все помнили о том, что им покровительствует сам владыка Гвиннеда.

Символом же ордена станет gules, крылатый золотой лев, sejant guardant, окруженный золотым ореолом, держащий меч в протянутой лапе, в знак того, что орден обязуется зорко стоять на защите святой Веры…

…Было еще много чего, большей частью, перечислялись земли и владения, отходящие новому ордену, но Джаван уже не вслушивался. Теперь он начал понимать, каким образом регенты намеревались претворить в жизнь рамосские постановления, в особенности что касалось запрета для Дерини принимать священный сан.

По одному члены нового ордена стали приносить клятву архиепископу, и первым Хьюберт поднял с колен их главу — Полина Рамосского, который прежде был епископом Стэвенхемским, но сложил с себя полномочия ради того чтобы возглавить Custodes. Не удивительно, что лицо его показалось Джавану столь знакомым.

Поверх пояса из переплетенных золотых и алых шнуров архиепископ повязал ему пурпурный кушак. На плечи надели черный плащ на алой подкладке, с застежкой в виде львиной головы на горле; такой же знак красовался у него и на левом плече.

Золотой лев также украсил собой жезл, символ власти главы ордена, и Джавану подумалось, что меч в лапе хищника столь же смертоносен, как и сам Полин. Никаких сомнений, уж если он решился оставить пост архиепископа ради нового назначения, это могло означать лишь то, что в будущем орден обретет огромную власть.

Вслед за Полином принесли обеты и все прочие.

Некий Марк Конкеннон стал канцлером, ведающим всеми семинариями; этот человек, как всем было известно, ненавидел Дерини. Высокий тощий монах, брат Серафин, сделался главным инквизитором, а отец Лиор — его помощником. Джаван содрогнулся, увидев это.

Во главе рыцарей ордена Полин поставил своего брата, бывшего графа Тарлетонского, бывалого вояку, который всего пару дней назад уступил графский титул своему сыну и принял сан под именем Альберта.

К присяге привели затем членов ордена рангом пониже: около сорока человек монахов и не меньше сотни служилых людей дали обет бедности, целомудрия и послушания. Все они стали рыцарями Custodes и получили черные плащи с алым крестом и головой льва, а также белые кушаки, на концах окрашенные алым. Джаван подумал невольно, что это выглядит так, будто пояса их испачканы в крови — насмешка над самыми святыми принципами рыцарства. К тому же, в своих черно-алых плащах Equites донельзя напоминали хищных птиц.

И наконец, ни малейших сомнений в целях и задачах нового ордена не осталось, когда Хьюберт призвал рыцарей преклонить колена и произнес над ними Благословение Меча, тем самым заранее даруя прощение за все грехи. Обычно подобное благословение давалось воинам во время войны и означало, что они могут безнаказанно убивать врагов на поле боя, и это не будет считаться грехом. В мирное время подобное было неслыханно, и, по мнению Джавана, могло означать лишь подстрекательство к расправам над Дерини — ибо в глазах регентов именно они являлись единственным истинным врагом державы и средоточием зла.

К несчастью, предотвратить все это Джаван был не в силах. Он попробовал заговорить об этом с Алроем, пока новоиспеченные рыцари получали из рук архиепископа свои свечи, но король искренне не мог понять, что же так тревожит его брата. То же самое и Райс-Майкл… впрочем, едва Джаван обратился к нему, как Манфред тут же зашикал на него, и принц тут же присмирел, застыв на месте. Однако мысли его продолжали бурлить.

Тем временем, Custodes удалились не в боковой придел храма, где стояли прежде, а выстроились в две шеренги по центральному нефу, образуя нечто вроде почетного караула, — ибо прерванный обряд благословения свечей теперь возобновился, и ожидалось, что миряне, начиная с короля и принцев, теперь подойдут к алтарю, дабы также получить свечу из рук архиепископа.

Джаван знал заранее, что ему придется пройти через это и готовился преодолеть отвращение, целуя пухлую розовую руку Хьюберта, но вот к чему он оказался совершенно не готов, так это к тому, насколько тяжело ему дался путь к алтарю, между двумя рядами Custodes, буравивших его взглядами. Разумеется, они не могли знать, как он относится к ним, однако когда глаза инквизитора брата Серафина остановились на нем, Джавану показалось, что еще немного, и он лишится чувств. С огромным трудом он дохромал до алтаря и опустился на колени у ног архиепископа.

Рука Хьюберта была влажная и мягкая, да еще он вздумал возложить ее каждому из принцев на голову в знак благословения, после того как они совершили лобзание и приняли свои свечи, и Джавану с трудом удалось скрыть отвращение. Тем не менее, он искренне попытался настроиться на благочестивый лад, когда епископ Мак-Грегор зажег его свечу; но на обратном пути сделал вид, будто чихает, чтобы иметь возможность вытереть рот и нос рукавом… символическое очищение после того, как пришлось дотронуться до Хьюберта.

Вернувшись на место, он опустился на колени, и пока бесконечный поток верующих тянулся к алтарю, Джаван попросил прощения у Господа за то, что мог проявить непочтение к его дарам… но не к дарителю! Вслушиваясь в песнопения монахов, он попытался впустить в свое сердце свет веры.

— Exsurge, Domine, adjuva. nos: et libera nos propter nomen tuum… Восстань, Господи, и освободи нас, во славу Твою…

Но даже это не могло даровать покой душе Джавана. Он не сводил глаз с Полина, помогавшего Хьюберту служить мессу, и с рыцарей, преклонивших колена в центральном нефе. Привычный обряд на сей раз показался ему пустым и лишенным смысла, и он пожалел, что вынужден подойти к причастию, ибо был сейчас явно не том состоянии духа, чтобы получать Святые Дары. Сердце его было объято гневом.

Потом, когда служба наконец закончилась и Алрой со свитой покинул собор, чтобы присутствовать на пиршестве во дворце архиепископа, стало еще тяжелее, поскольку пришлось притворяться, будто он, подобно всем окружающим, одобряет происходящее. Женщины не допускались на торжество, и из мирян присутствовали лишь король с братьями.

День тянулся бесконечно. У Джавана ныли ноги, ведь он все утро простоял на коленях. За столом его усадили между Таммароном и канцлером нового ордена. Ни тот, ни другой не уделяли принцу внимания, он выпил поневоле слишком много вина, и потому у него еще и разболелась голова.

Единственное, что можно было найти во всем этом хорошего, так это лишь то, что он сумел посетить во дворце архиепископа те покои, где никогда не бывал прежде — это было жизненно важно, если он все же надумает рискнуть и отправиться на поиски Портала… о существовании которого сам Хьюберт даже не подозревал. События сегодняшнего дня были настолько важны, что Джавану стало жизненно необходимо связаться со своими союзниками-Дерини — прежде чем его отправят в Ремут.

Увы, сегодня это не представлялось возможным, однако в мозгу Джавана уже начал созревать некий план, как получить доступ во дворец и, самое главное, в апартаменты Хьюберта. Следовало все хорошенько обдумать и взвесить. Возможно, опасностью, действительно, стоило пренебречь…

Глава XIV Ибо сила твоя в праведности.[15]

Обо всем этом Дерини, друзья Джавана, разумеется, не имели пока ни малейшего представления. Из-за убийства Гизелы Мак-Лин они лишились доступа к единственному Порталу, благодаря которому могли встречаться с принцем, однако на сегодняшний день это казалось им не самым важным.