шести до девяти футов. Ствол черного коралла толщиной в руку, густые ветви покрыты слоем липкой слизи. Мы часто находили на ветвях жемчужницы, но сорвать бурую горгонарию нам оказалось не под силу.
Найдя заросли черного коралла на глубине ста футов у маяка Бротерс, Дюма вооружился пилой и нырнул туда. Кончился двадцатипятиминутный запас воздуха, а ствол был перепилен только на одну треть. Отдохнув, Дюма нырнул снова; я пошел вместе с ним. Пока трудился этот настойчивый лесоруб, я решил прогуляться. Когда я вернулся, Дюма пилил сук, на котором сидел, совсем как герой известной притчи, с той разницей, что Фредерик, управившись с упрямым суком, не упал.
Он доставил свой трофей на поверхность и потом два дня счищал с него слизь. Впоследствии мы тащили добытые образцы на буксире за кормой «Калипсо», и море само смывало с коралла липкий покров. Калипсяне принялись строгать и полировать будущие разрезные ножи, ручки для кинжалов, мундштуки. В Джидде мы показали наши изделия докерам-мусульманам. Узнав по запаху черный коралл, они прижимали поделки к сердцу и ко лбу.
В черном коралле есть что-то магическое. Как-то раз Симона, я и наш друг Луи Легу навестили в Канне Пабло Пикассо и подарили ему кусочек черного коралла. При этом Симона объяснила, что для приверженцев ислама это святыня. Пикассо повертел коралл в руках, разглядывая его, потом спрятал в карман своих мешковатых вельветовых брюк. Мы провели у него весь этот вечер, и время от времени хозяин вынимал из кармана черный коралл, чтобы посмотреть на него. На стене висели картоны с деталями фрески, которую Пикассо сделал для здания ЮНЕСКО в Париже. Я показал на знаменитую фигуру человека, летящего вниз головой, и спросил, что ока означает. Пикассо лукаво взглянул на меня и сказал:
— Искусствоведы исписали тонны бумаги, объясняя символику этой фигуры. Одни говорят, что это падение Икара. Другие — низвержение Люцифера с небес.
Он наклонился ко мне и вполголоса произнес:
— Только между нами, Кусто: я просто хотел изобразить ныряльщика.
Когда я год спустя снова встретился с Пикассо, он все еще носил в кармане черный коралл. Маленький кусок горгонарии был отполирован до блеска самой творческой рукой на свете.
На Абу-Латте, в зеленом палаточном лагере, который просуществовал дольше всех наших красноморских лагерей, ученые убедились, что здешний край только кажется безжизненным. Пустынный с виду остров был населен полчищами «длинноглазых» крабов, крыс, скорпионов, змей и тучами мошкары, и все они обходились без растительности.
Фарасаны — огромный птичий заповедник. Множество краснопегих олушей гнездится на голом месте; пропеченные солнцем островки кишат пушистыми белыми птенцами. Дюма ловил плавающих молодых птиц за ноги, подкравшись к ним под водой. В проливах между островами важно скользили пеликаны. Взлетали они тяжело, но, поймав в воздухе восходящие течения, эти причудливые птицы кружили, словно ископаемые крылатые ящеры.
Ежедневно в четыре часа над островком Северный Гольдшмит можно было наблюдать высший пилотаж в исполнении птиц, которых мы за их пунктуальность прозвали «хронометрами». Хвост «хронометра» состоял всего из одного длинного белого пера. Взмыв высоко в небо, опьяненная скоростью и привольем, стая выписывала невообразимые петли и издавала ликующие крики. Закончив свои упражнения, они исчезали до следующего дня.
Фарасанские кулики, колпицы, цапли и удоды были куда более сдержанны. Они собирались группами на мысах и выступах, где до них трудно было добраться. Мы с Дюма заходили в ялике с наветренной стороны, ложились на дно и дрейфовали по ветру; только так нам удалось сделать несколько снимков. Правда, одна белая цапля оказалась похрабрее; она смело приходила к нам в лагерь, заглядывала в палатки, всюду совала свой нос, за что и получила прозвище Инспектор. Вечером, как стемнеет, появлялись совы, а также огромные стаи «духов ночи» — угольно-черных качурок, которые днем отсиживались в трещинах или зарывались в песок. Как-то утром мы нашли качурку на палубе «Калипсо». Ее отнесли в темный уголок, и она просидела там до позднего вечера.
Но нас больше всего привлекал богатейший подводный мир Фарасанов. Чтобы увидеть его, даже не надо было нырять, здешние рыбы сами выходили из воды. Длнннорылые сарганы выскакивали над поверхностью и, рикошетом отталкиваясь от воды, пролетали свыше трехсот футов. От них не отставали полурылы. Эти рыбы прыгали на высоту до пятнадцати футов; для такого прыжка нужна начальная скорость около двадцати узлов.
Верхний слой воды у самого берега был битком набит прозрачными рыбками поменьше сардин, молодью вида, название которого нам не удалось определить. Мы назвали их плексигласовыми рыбками Они собирались вместе в таких количествах, что из-за них подводники ничего не видели.
Благодаря этим тоннам живого продовольствия прибрежные воды были как бы круглосуточной столовой для пернатых и плавающих хищников. Но они, как это заведено почти во всех морях, выходили на промысел только два раза — утром и вечером. В эти часы море буквально кипело. Спинные плавники бонитов и карангов стремительно рассекали поверхность. Перепуганные насмерть жертвы взмывали в воздух и сыпались обратно в море. Голодные каранги, преследуя добычу, с разбегу выскакивали на песок и бились на берегу, пока их не смывала волна. И мы собирали на пляже четырехфунтовых карангов.
Летающие над полем битвы олуши камнем падали вниз. Над самой водой они складывали крылья и ныряли без единого всплеска. Бросок под водой — и добыча в клюве, можно нести ее птенцам. Пеликаны и тут сохраняли свою степенность. Плавая по бурлящей воде, они окунали только огромный клюв и длинную шею, но редко промахивались. Гастрономическая драма длилась с полчаса, затем наступало всеобщее перемирие, и поверхность моря опять становилась зеркально гладкой.
Много раз я пытался незаметно войти в воду и подсмотреть разгул рыбьих страстей, и все напрасно. Только погружу маску, хотя бы под прикрытием кораллов, как все прекращается. Прозрачные рыбешки окружали меня кольцом, а каранги стояли настороже поодаль, выжидая, когда уйдет чужак.
На островке, расположенном по соседству с Абу-Латтом, был наш омаровый заказник. Плавая под водой, мы не видели ни одного омара, и, однако, здесь они буквально заполняли наполовину залитую водой пустоту в кораллах. Забрав в Джидде моего одиннадцатилетнего сына Филиппа (он прилетел туда самолетом), мы поручили ему помогать коку. Не замочив ног, Филипп быстро наполнял ялик омарами. Они не линяли, не метали икру, что их привлекало в эту яму?..
Омары на суше, птицы под водой, летающие рыбы — этим не исчерпывались чудеса девственных морских джунглей. Мы еще познакомились с шишколобой рыбой. Представьте себе сжатую с боков рыбу длиной четыре фута, весом больше шестидесяти фунтов, с сильными плавниками, с мощными челюстями, попугаячьим клювом, огромной — с нос Сирано — белой шишкой во лбу, и вы поймете, как мы удивились, когда впервые увидели этих скаров, которых назвали шишколобами. Целая стайка рыб, штук пятнадцать, кружила около нас, поблескивая сине-зелеными и оранжевыми боками, и серьезные рыбьи глаза изучали нас. Они напоминали косматых буйволов и особенно потешно выглядели в профиль.
Мы ежедневно встречали шишколобов. Они забирались в такую мелкую воду, что не могли даже плавать как следует. Севернее Абу-Латта мы однажды застали на пастбище сразу около двухсот этих рыб. Над водой торчали широкие, переливающиеся синью плавники. Может быть, они нерестились? Мы подошли ближе, чтобы проверить, — они тотчас ушли. Ни динамитные капсюли Дюма, ни гарпун Дюпа не смогли добыть нам шишколоба. И почему-то я всегда был безоружен, когда встречался с этой страшной рыбой, и всегда вся лента уже была снята.
На островах Бельтра в последний день де Вутер и я, засняв под водой целую пленку, возвращались к катеру. Вдруг де Вутер увидел двух крупных шишколобов на глубине трех футов. Осторожно, чтобы не спугнуть их, мы подошли ближе. Рыбы заметили нас, но, видимо, поняли, что мы настроены миролюбиво, и подпустили нас вплотную, позволяя рассмотреть, чем они заняты. Они плавали бок о бок в лучах солнца, останавливались, наклонялись и, сильно взмахнув плавниками, бодали коралловые глыбы, да так, что был слышен звук. Одновременно клюв отламывал кусок коралла величиной со страусовое яйцо. Рыбы растирали коралл жевательными пластинами, которые помещаются у них в глотке; клюв при этом уже не двигался.
Морские бизоны брели через каменное пастбище, бодали свой корм лбами и рвали его клювами. И мы слышали рокот, словно от камнедробилки. Судя по тому, как прилежно и деловито пасутся шишколобы, каждый из них поглощает в год не одну тонну кораллов. Органического вещества в коралловых глыбах мало, вот рыбы и вынуждены трудиться, чтобы выжить.
