наполнившие темные закоулки коридоров и комнат; лица и тела столь жуткие и отвратительные, что не берусь описывать их. Субстанция, из которой они состоят, походит на ту гигантскую лапу, которая позавчера пыталась спихнуть меня с лестницы. Вероятно, следует винить мое разыгравшееся воображение. Предмет моих поисков никак не связан с этими явлениями. Снова видел лапу; несколько раз одну, иногда две. Решил не обращать внимания.
Ближе к полудню в первый раз осмотрел погреб, спустившись вниз по приставной лестнице, которую нашел в кладовке, ибо деревянные ступени полностью сгнили и рассыпались. Пол усеивают ветхие останки различной утвари, ныне погребенной под слоем ржавчины и пыли. В дальнем конце расположен узкий коридор, по-видимому, сообщающийся с запертой комнатой, которую я обнаружил в северном флигеле. Коридор упирается в массивную кирпичную стену с замкнутой железной дверью. Особенности кладки и оковка двери позволяют предположить, что их установили не раньше восемнадцатого столетия: уверен, что это наиболее старая часть постройки. На висячем замке, который выглядит еще более древним, выгравированы цепочки символов, смысла которых я не могу разгадать.
В. ничего не рассказывал мне об этом подвале. Каждый раз, когда я приближаюсь к нему, во мне растет беспокойство, подобного которому я еще не испытывал в этом доме. Чья-то неодолимая воля заставляет меня прислушиваться, хотя до сих пор до моего слуха не донеслось ни единого шороха. Покидая подвал, я искренне пожалел, что ступеньки рассыпались в прах; мое восхождение по приставной лестнице тянулось безумно долго. Больше не стану спускаться, и все же… какое-то дьявольское желание побуждает меня попытаться этой же ночью проникнуть в секрет зловещего подземелья.
Всю жизнь я прислушивался к глубинам ужаса, но лишь затем, чтобы познать еще более глубокую бездну. Вчера вечером искушение было слишком велико, и к ночи я вновь спустился в подвал; с фонариком пробрался между разбросанных на полу предметов к кирпичной стене и замкнутой двери. Стараясь ступать как можно бесшумнее и воздерживаясь от спасительных заклинаний, я с безумным напряжением вслушивался в окружающую темноту.
Наконец моего слуха достигли звуки, исходившие из-за железной двери: глухие удары и бормотание, словно гигантская ночная тварь ворочалась внутри. Затем послышалось ужасающее шуршание, как будто огромная змея или морское животное волочило свое чудовищное тело по каменному полу. Парализованный страхом, я глядел на массивный замок и незнакомые, загадочные иероглифы, высеченные на нем. Их тайный смысл был недосягаем для меня, но что-то в их рисунке, отдаленно напоминавшем монгольскую технику письма, указывало на запретную и неизъяснимую древность. Временами мне начинало казаться, что их очертания разгораются зеленоватым сиянием.
Я в ужасе отвернулся и увидел, что путь к бегству преграждают две гигантские лапы: длинные когти, казалось, росли и становились все осязаемей, пока я с замиранием сердца глядел на них. Черные пальцы протягивались из темной глубины подвала; покрытые чешуей запястья подталкивали их вперед, исполняя чью-то безжалостную и злобную волю. Новый взрыв приглушенных стенаний, словно отдаленный гром, сотряс дверь за моей спиной. Подгоняемый смертельным страхом, я двинулся навстречу призрачным лапам и увидел, как они исчезают, подрагивая и корчась в светлом конусе электрического фонаря. Вскарабкавшись по лестнице, я бросился бежать и не останавливался, пока не рухнул без сил наверху в гостиной, где расположилась моя «стоянка».
Каким будет мой конец, страшно подумать. Придя как искатель, я обнаружил, что какое-то неведомое существо ищет меня самого. И не в моих силах покинуть это проклятoe место. Сегодня утром я попытался добраться к воротам, чтобы забрать съестные припасы, однако кусты шиповника туго переплелись на моем пути. Какое бы направление я ни выбирал, все повторялось вновь — дом упорно не желал отпускать меня. Местами колючие ветки вытянулись вверх, образовав прочную как сталь живую изгородь, преодолеть которую нет никакой возможности. Уверен, что местные жители каким-то образом связаны со всем этим. Когда я вернулся в дом, мои припасы лежали на полу в прихожей, хотя оставалось неясным, откуда они появились здесь. Жаль, что я вымел пыль. Нужно будет разбросать ее снова и пронаблюдать следы.
После обеда просмотрел несколько фолиантов из большой библиотеки на первом этаже. До сих пор мне не приходилось держать в руках полные тексты «Манускриптов Пнакта», или «Шестокрыл». Возможно, я никогда бы не осмелился прийти сюда, если бы знал их содержание. Теперь уже слишком поздно — до потустороннего Шаббата осталось всего десять дней. Неведомые силы приберегают меня для этой жуткой ночи.
Снова осматривал портреты. На некоторых подписаны имена: одно из них — под изображением незнакомой женщины с дьявольской улыбкой на губах, написанным около двух столетий назад, — сильно озадачило меня. Тринтия Ван дер Хейл-Слейт. Не могу отделаться от мысли, что я где-то уже встречал имя Слейтов — в какой-то весьма важной для меня связи. Хотя тогда его смысл не казался таким пугающим, как теперь. Я должен вспомнить, где мог слышать это имя.
Глаза портретов преследуют меня. Возможно ли, чтобы их изображения сдвигались в своих рамах, тронутых плесенью и трупным разложением? Змеиные и свиные физиономии зловеще таращатся на меня с потемневших полотен; бесчисленный сонм призрачных лиц виднеется за их спинами. В выражении каждого проглядывает отталкивающее фамильное сходство, и человеческие лица более ужасны, чем те, что схожи со звериными мордами. У некоторых заметны черты, присущие еще одному проклятому роду, о котором я много читал в прошлом. Корнелиус из Лейдена был наихудшим из его представителей. Это он разрушил барьер в неведомый мир после того, как его отец отыскал недостающий ключ для цепочки ритуальных заклинаний. Теперь мне ясно, что В. знал лишь часть жуткой правды, и потому я оказался здесь беззащитным и совершенно неподготовленным. Однако сколь родственны связи Корнелиуса и его потомков с фамилией Ван дер Хей-лов? Кто продолжал род до старого Клауса Клэя? То, что он совершил в 1591 году, не могло быть осуществлено без опыта и знаний многих поколений проклятой семьи или чьей-то помощи извне. Какие ветви пустил этот чудовищный род? И какая незавидная участь ожидает не подозревающих ни о чем потомков, рассеянных по свету? Я просто обязан вспомнить, откуда мне знакомо имя Слейтов.
Не могу убедить себя, что картины неподвижны в своих рамах. Уже несколько часов меня посещают видения, родственные прежним призракам лап и лиц, однако теперь странно напоминающие изображения со старинных портретов. Почему-то мне ни разу не удалось пронаблюдать видение и портрет одновременно; всякий раз света оказывается недостаточно для одного из явлении, или же видение и портрет находятся в разных комнатах.
Возможно — я очень надеюсь, — видения не более чем всплеск воображения, хотя моя уверенность в этом сильно поколеблена. Некоторые из призраков женщины, столь же прекрасные, как и изображение незнакомки в запертой комнате; некоторых я не встречал на портретах, хотя мне кажется, что они могли притаиться в пыли и саже, покрывающей полотна. Несколько призраков начинают материализовываться. Их формы постепенно теряют прозрачность, и я со страхом наблюдаю происходящую метаморфозу. С плавной неторопливостью процесс движется в обратную сторону, и отвратительные гости растворяются в воздухе. Лица некоторых кажутся мне поразительно и необъяснимо знакомыми.
Одна из женщин затмевает остальных своей прелестью. Ее ядовитые чары подобны медоносному цветку, проросшему на склоне преисподней. Стоит мне взглянуть на нее, как она исчезает, но с тем чтобы появиться позднее вновь. Ее лицо имеет зеленоватый оттенок, и временами мне кажется, что в ее упругой коже поблескивает чешуя. Кто она? Дух незнакомки, жившей в запертой комнате более столетия назад?
Мои припасы снова лежат на полу в прихожей — по всей видимости, это становится традицией. Чтобы отметить следы, я набросал пыли возле порога, однако утром вся прихожая оказалась чисто подметена какими-то неведомыми силами.
Этот день ознаменовался жуткой находкой. Я снова исследовал проросший паутиной чердак и обнаружил полуразвалившийся резной сундучок — очевидно, голландской работы, — полный черных книг и свитков, превосходящих возрастом все найденное ранее. Среди тисненых переплетов я разобрал тусклые литеры греческого «Некромикона»; франко-норманнскую «Книгу Эйбона, и даже первую редакцию старинных „Подземных тайн“ Людвига Принна. Но наиболее зловещие откровения скрывал ветхий кожаный манускрипт, написанный на искаженной латыни и полный странных крючковатых приписок, сделанных рукой Клауса Ван
