— Станут или не станут, — отвечал майор, — а во Францию многие вернутся другими. Это уж точно.
Да, оснований считать так у него было более чем достаточно. Любознательные французы все больше проникались уважением к незнакомой стране, ее народу. То, что нам казалось обычным, рядовым, примелькавшимся, у них вызывало восхищение. Вот и сейчас французы не перестают удивляться тому, что на борьбу со снегом вышло все, от мала до велика, население приаэродромного городка. У них, во Франции, подобными работами занимались специальные службы, а чаще при обильном o снегопаде жизнь на аэродромах вообще замирала.
— А если снова занесет, как тогда? — спросил Дервиль.
— Так же, как и сегодня. Аэродром должен функционировать в любой ситуации — таково решение командира авиабригады, — ответил ему Шик.
Свои «яки» французы откопали сами. Они же проложили широкие, в размах крыльев рулежные дорожки к уже почти расчищенной взлетно-посадочной полосе.
Летчики в казарму, техники и механики в барак вернулись поздним вечером. И впервые им вкуснее всяких яств на свете показались чуть-чуть промасленная гречневая каша, пригоревшая котлетка и обыкновенный, жиденькой заварки, чай.
Подъем — на рассвете. После личного туалета — время опробования самолетов.
Когда летчики пришли на стоянку, там уже копошились механики. Мороз — под 40 °C. Перчатки снять невозможно. А в них к чему подберешься? Тяжелые чехлы будто приклеились к обшивке. Винты не провернешь.
Что делать?
— Была бы незамерзающая жидкость, никаких проблем не возникало бы, — мечтательно сказал Андре Ларриве, механик самолета Литольфа.
— Хотя бы горячей воды иметь достаточно. И моторы, и руки отогревали бы, — отозвался Люмброзо.
Горячую воду привозили в цистернах, её едва хватало для моторов. И то, зальешь систему охлаждения — не зевай, иначе разморозится сердце боевой машины.
Глядя на страдания механиков, Литольф сочувственно произнес:
— Да, чтобы здесь обслуживать самолеты, нужно родиться русским.
Летчик имел в виду невероятные морозы и то, что младшие боевые помощники одевались, питались и жили в условиях похуже пилотов. Они, правда, не роптали. Понимали разницу между аэродромным трудом и летной работой. Даже подшучивали над своим перекошенным, наполовину вросшим в землю бараком, отапливаемым самодельными, из бензиновых бочек, печками. Техники и механики вполне приспособились спать, не раздеваясь, на соломе.
Улучшить питание для технического персонала не было возможности. Их паек (№ 7) предусматривал черный хлеб, рыбу, мясо, крупу. О рыбе вообще не заходили разговоры, мясо выдавали только консервированное — нужду терпела вся воюющая страна.
Раз в неделю механики получали по лепешке из белой муки. Она была настолько тонкой, что Робер Карм предлагал на спор прочитать сквозь нее газету. Тем не менее лепешки берегли к празднику — на десерт.
Иногда летчики «баловали» механиков. Их паек (№ 9) был покалорийнее: выдавали белый хлеб, немного сливочного масла, побольше доставалось и мяса. И пилоты старались выкроить из своей порции хоть что-нибудь авиаспециалистам, как правило, девятнадцати-двадцатилетним юношам, которые тяжелее переносили недоедание.
Перекачав цистерну горячей воды, более трети часа поворочав винт, механики, наконец, запустили мотор учебно-тренировочного самолета.
Первый провозной полет предстоял командиру эскадрильи.
Друзенков и Пуликен заняли места в кабинах, стали рулить на взлетную полосу. Радио на борту нет. Инструктор видит в зеркальце лицо проверяемого: тот спокоен, уверен в себе. Сейчас подопечный увеличит обороты, отпустит тормоза — начнется взлет.
Все сделал Пуликен неплохо, но, когда машина рванулась с места, Друзенков вдруг увидел лицо, перекошенное гримасой боли.
Инструктор, тут же взяв управление на себя, прекратил взлет, зарулил обратно.
Летчики вытащили из кабины своего тяжело дышащего командира.
— Думал, после ранения все прошло, но смещенный позвонок снова напомнил о себе, — еле выдавливая слова, произнес Пуликен.
Опираясь на плечи боевых товарищей — нести себя не позволил, — он заковылял в казарму.
— Такое уже было. Это пройдет, — уверял себя и других в пути.
— Подлечим, все будет в порядке, — пробовал утешать командира Лебединский.
— В госпитале мне то же самое говорили… Пока отлежусь, командовать эскадрильей будет Тюлян.
Неудачно начатые контрольно-провозные полеты продолжились: было жаль зачехлять с трудом прогретый мотор самолета.
Два круга над аэродромом Друзенков сделал с Тюляном и убедился, что тот вполне владеет машиной, больше того, может сам проверять других. Беспокоило одно; как с ориентировкой над бесконечной белой целиной? Не заблудится ли? Поговорили об этом на земле.
— Очертания аэродрома и вокруг лежащей местности запомнил хорошо. А дальше пока летать не будем. Постепенно привыкнем к снежной пустыне, — сказал майор Тюлян.
Труженик УТ-2 весь день то и дело взлетал да садился. Каждому из 14 летчиков перед тем, как перейти на учебно-тренировочный Як-7, предоставлялось по два-три круга.
Все летали на твердые «четверки». Некоторые «нормандцы» откровенно удивлялись: более полугода не держали штурвал в руках, а, поди-ка, только сели в кабину — сразу все вспомнилось.
— Это потому, что памятью обладает не только мозг, но и руки, ноги, спина, — пояснил Тюлян.
— Итак, первый барьер взят, — заключил Ролан де ля Пуап. — Теперь надо объезжать нового рысака.
— Як-семь, судя по всему, поноровистее, — продолжал Ив Бизьен.
Будто напророчил.
На десятом самостоятельном полете, во время посадки, машина вышла из его подчинения, начала «козлить» и, неуправляемая, как необузданная лошадь, сломала «ноги»-шасси, повредила еще кое-что. Самолет отбуксировали в мастерские, а Ив Бизьен, расстроенный, бледный, стоя перед Тюляном, невнятно оправдывался:
— Отвлекся от земли на посадке — и вот беда.
— Было бы на что отвлекаться — снежная целина вокруг! Наверное, Люси вспомнил некстати.
— Нет, командир, этого не было. Просто не привык к белому покрову. Увидел на нем что-то темное, кустарник, вероятно, задержал взгляд…
— Что-то темное может быть только вражеской целью. Но не здесь, а на фронте. Вы утверждали, что у вас триста часов налета. Не верится. Дай вам волю, вы побьете больше самолетов, чем враг.
Присутствовавший при этом неприятном разговоре Павел Друзенков сдерживал распалившегося Тюляна:
— С каждым может случиться подобное. Это будет уроком…
Тюлян смягчился:
— До чего же вы, русские, терпеливы и мягкосердечны!.. Вам, Бизьен, как только восстановят машину, — пятнадцать взлетов и посадок подряд!
Вечером происходил разбор полетов. Ошибка Ива, чуть не стоившая ему жизни, анализировалась со всех сторон.
Это тоже было внове для французов. У них обычно все ограничивалось строгим внушением на месте происшествия с дисциплинарным взысканием и возмещением материального убытка. А в Советских ВВС — свои порядки, они постепенно приживаются и в «Нормандии».
