Пуйяд отправился на поиски Агавельяна, чтобы в знак благодарности пожать ему руку, а тот встретил его словами: «Товарищ командир, самолет Лорана восстановлен».
Командир полка заключил своего заместителя в объятия и трижды, по русскому обычаю, поцеловал.
— Таких инженеров я никогда раньше не встречал, — признался Пьер, вытирая выступившие слезы. — Как вам удалось все это проделать? Как управились?
— Был ваш приказ, — ответил Агавельян. — А вот и «як» Лорана.
— Откуда запасные части?
— Со сбитого самолета соседнего полка. Он упал в десяти километрах от нас.
— Снова придут жаловаться?
— Обещали вечером приехать.
— Что же я скажу на сей раз?
— То же самое, что и в прошлый: объявите мне десять суток ареста. Жалобщики, как и прежде, уйдут довольные. Мы же имеем исправный самолет.
— А если потребуют обратно винт и стойки шасси?
— Обещайте вернуть все на второй день после Победы.
— Ну и хитер же ты, инженер. Хитер и на язык остер.
Ходоки из соседнего полка к вечеру действительно явились. Кричали, требовали прекратить «грабеж» Агавельяна. Убыли, утешившись наложенным на него взысканием. Но про себя подумали: «Нам бы такого инженера, горя с запчастями не знали бы».
Пуйяд действительно не знал такого горя. Сергей Давидович правдами и неправдами создал в полку склад, месяцами позволявший выходить из положения, не надеясь на скудные плановые поставки. Узнали об этом в вышестоящем штабе — прислали специальную комиссию, наделавшую много шума. Но в конце концов веские доводы о постоянной боеготовности «Нормандии» взяли верх. После этого никто не перечил даже тогда, когда Агавельян ухитрялся комплектовать «чужими» хорошими специалистами созданную им ремонтную мастерскую.
А комплектация штата шла разными путями. Так, один из заводов прислал в полк мастеров по восстановлению обшивки самолетов. Прислал на время. Они понравились Сергею Давидовичу, уговорил их остаться навсегда. Руководство предприятия послало об этом докладную записку в самую Москву. Но в верхах, как только речь зашла о «Нормандии», пошли ей навстречу. А ПАРМ — подвижная авиаремонтная мастерская — расширялась, хорошо оснащалась и начала производить то, что под силу было только заводам. Здесь возвращали в строй истребители, ранее отправлявшиеся в ремонт без возврата. Это стало возможным благодаря тому, что в полку наладили восстановление отдельных агрегатов, клапанов и насосов, приступили к изготовлению прокладок, фильтров и других дефицитных деталей.
Видя заботу русских авиаспециалистов об образцовом состоянии самолетного парка, французские летчики проникались к ним все большей симпатией. Это чувство постепенно перерастало в дружбу, потом — в настоящее боевое братство.
Согласно первоначальному статусу «Нормандии» какое бы то ни было идеологическое влияние на ее личный состав исключалось. Соответственно в ней не было общественных организаций. Но так было до тех пор, пока эскадрилья состояла сплошь из французов. А с приходом советского инженерно-технического персонала встал вопрос о создании партийной и комсомольской организаций: в полк влилось двадцать членов ВКП(б) и около тридцати членов ВЛКСМ.
Разумеется, ни о каком замполите не могло быть и речи. Но без секретарей — партийного и комсомольского — никак не обойтись.
Пуйяд далеко не сразу согласился с этим. С одной стороны, он, как и многие другие «нормандцы», сумел увидеть, что руководящая роль Коммунистической партии — основа наших побед. Но, с другой стороны, договор есть договор, он для того и подписан, чтобы строго выполнялся каждый его пункт.
К тому же, для Пуйяда не вполне ясна роль партийной и комсомольской организаций в полку. Беспокоило, что они займутся внедрением коммунистического учения в сознание французских летчиков. А Пуйяд должен вернуть на родину полк лишь одной ориентации: борьба за освобождение Франции от фашистских оккупантов и вишистов.
— Да поймите, коммунисты и комсомольцы станут вашей самой надежной опорой, — убеждал Пуйяда старший инженер. — У них первейший долг — служить общему делу: разгрому гитлеровской Германии. Кроме того, они будут во всем примером…
— Примером в вашей коммунистической учебе? — переспросил Пуйяд. — Нам обещают прислать кюре. Что же будет тогда? Вы — сами по себе, мы — сами по себе. Вы учитесь, мы молимся. А кто будет технику готовить, кто летать?
— Кюре останется здесь без работы: что-то я не замечал среди вас верующих. А партийной и комсомольской организациям хлопот будет предостаточно, — ответил Агавельян.
— Каких?
— Самых важных — обеспечивать отличное обслуживание самолетов, строго взыскивать с нерадивых, воспитывать у наших людей еще большее чувство ответственности, укреплять дисциплину.
— Ив этом вся суть работы коммунистов и комсомольцев?
— В полку «Нормандия» — да.
— В таком случае создавайте свои организации, только при двух условиях: к летчикам они никакого отношения не будут иметь, и вы не должны проводить собраний, — смирился Пуйяд.
Условия жесткие, но пришлось согласиться.
Так в каждой эскадрилье появились партийные и комсомольские группы. Полковых организаций, во избежание осложнений с французской военной миссией, создавать не стали. Хотел того Агавельян или не хотел, он, как старший среди инженерно-технического персонала, автоматически оказался в роли партийного и комсомольского руководителя. Прибавилось забот, зато в его руках оказались мощные рычаги влияния на подчиненных.
В Красной Армии это был, пожалуй, единственный в своем роде случай: коммунисты и комсомольцы работали, действовали, платили членские взносы, но не были до конца оформлены организационно, не имели возможности коллективно обсуждать свои дела.
Парторги Шилин, Бесчастный и комсорги Зорихин, Паранин вошли к Агавельяну с предложением хотя бы изредка проводить открытые партийно-комсомольские собрания. Надо же как-то обобщать передовой опыт, отмечать лучших, критиковать отстающих.
Сергей Давидович подумал, подумал и сказал:
— Проведем короткое собрание под видом информации об итогах работы за месяц. Докладчиком буду я.
Вначале все шло по плану. Агавельян обстоятельно рассказал обо всем проделанном, дал оценку отношения к делу каждого инженера, техника, механика. Досталось начальникам парашютной и противохимической служб старшим лейтенантам Вартанетову и Петросяну за то, что, имея больше других свободного времени, они мало помогали товарищам. Досталось и механикам Богданову, Капралову, Васильеву за допущенные промахи в работе.
На информации каждый выслушал бы, что заслужил, и делу конец. Но это было собрание. Партийно- комсомольское, да еще открытое. Традиционно начались прения. Кое-кто из подвергшихся критике брал слово, приводил объективные причины, другие делали замечания сослуживцам, высказывали пожелания.
Вдруг появились Пуйяд и Лебединский. Остановились в сторонке, прислушиваются. Агавельян внутренне стушевался, но сворачивать начатое не стад: слишком уж горячий, деловой разговор завязался. По собственному опыту он знал, что от такого разговора будет большая польза.
Лебединский между тем переводит Пуйяду выступления. По их содержанию, по столу президиума, накрытому красной материей, по тому, что ведется протокол, оба догадались, что здесь происходит.
Пуйяд обратился к Агавельяну:
— У вас собрание… Нарушаете договор.
— Вы правы, товарищ майор, у нас идет собрание. Открытое. Толкуем о нашей с вами боевой работе. Можете присутствовать. Не понравится — закроем.
