одно целое, вошли в крутой вираж, из него стремительным кабрированием взобрались на горку. Жак рванулся было за ними, но раздался потрясающей силы грохот, пространство вокруг «яка» заволокли клубы черного дыма. Сент-Фалль рванул ручку на себя, чтобы уйти из этого смрада, и почувствовал, что снаряды прошили кабину и в нескольких местах опалили его комбинезон. Не помня себя, он очутился высоко вверху, где мощными потоками разливался яркий солнечный свет. Подумал: «Как во сне». Включил радио — молчит. И нигде никого.
Рев мотора не в состоянии заглушить удары сердца. С трудом Жак берет себя в руки, пробует управление. Вроде действует нормально. Надо искать реку. Все выходит по сценарию, расписанному Фуко.
Всматриваясь в земные ориентиры и поглядывая по сторонам, пилот вдруг заметил справа сзади самолет. Круто развернувшись, рванулся к нему, а тот уже шел в пике. Только теперь Сент-Фалль рассмотрел, что это фашист. «Недаром в полку от летчика к летчику передаются слова Тюляна: истребитель должен иметь глаза на затылке».
Надо быть осторожнее. Только подумал это, обнаружил сзади другой самолет. Идет прямо на него. Жак прибавляет обороты, а винт начинает «выдавать кресты» — останавливаться: пробита система бензопитания. Ну все, кончилась одиссея Жака де Сент-Фалля. Он бросает последний взгляд на настигающий его самолет и вдруг видит трехцветный кок. Ура! Свой! Да это же Альбер! Жак ошалел от радости. Он стал оживленно жестикулировать, объясняя, что весь пронизан снарядами. А тут наступила неприятная тишина: двигатель остановился. «Як», резко клюнув носом, пошел вниз. Надо выбирать площадку для посадки. Вон среди леса поляна…
Марсель Альбер, поняв ситуацию, стал в круг, чтобы проследить за тем, как пройдет приземление. И увидел такое, что долго будет потом прокручиваться в памяти замедленной киносъемкой: «як», ткнувшись носом в землю, перевернулся, потом встал дыбом на хвост, завалился на крыло и снова перевернулся.
Альбер возвращался домой без ведомых. Неизвестно, где Фуко, вряд ли остался в живых Сент- Фалль.
А Жак не погиб. В последнее мгновение перед ударом о землю он пожалел о том, что не пристегнулся ремнями. Ими французы вообще не пользовались: на «яках» эти ремни были жесткими, без регулировочных приспособлений.
Последнее, что помнил Жак, это как он уперся руками в стойку коллиматорного прицела.
Когда пришел в сознание, увидел: кабина наполовину забита сырой землей, смешанной с травой. Гарь не дает дышать. Попробовал выбраться — с ужасом вспомнил, что забыл до соприкосновения с землей отбросить фонарь. Его намертво заклинило. «Если вспыхнет пожар, есть перспектива быть заживо зажаренным». Жак только теперь почувствовал, что шерстяной шарфик — подарок невесты — весь пропитан кровью. Начал ощупывать голову и лицо. О, ужас! Нижняя губа висит тряпкой — результат «поцелуя» с ручкой управления.
Надо выбираться. Но как? Попробовал плечом высадить фонарь — не поддается. Вдруг слышит стук по остеклению. Поднял глаза — русский солдат.
Никогда еще Жак не испытывал большего счастья, чем при виде этого белесого человека в выгоревшей гимнастерке и заношенной пилотке с красной звездочкой.
«Сейчас ничего не страшно. Буду жить!» Извлеченный из кабины, Сент-Фалль сразу же попал в руки военного врача, который немедля пришил ему губу.
— До свадьбы заживет!
— Если я сам доживу до нее.
— После того что с вами случилось, вас уже ничто не возьмет.
— Спасибо, доктор. Помогите мне, пожалуйста, добраться до своего аэродрома.
Поблизости нашелся маленький У-2 с пилотом. Когда он приземлился с Жаком на борту, у «нормандцев» находился генерал Пети. Пуйяд представил ему молодого летчика с изуродованным лицом:
— Сент-Фалль возвратился с первой победой.
— Я… нет… не так, — промычал Жак, не в состоянии шевелить губами.
— Молодец! — пожал ему руку генерал Пети. — Теперь отправляйтесь подлечиться.
Убывая в подмосковный госпиталь, Жак оставил Альберу записку: «Я никого не сбивал, даже не открывал огня».
В палате он, к большому удивлению, оказался на койке рядом… с Фуко.
Подбитого в том бою, его без сознания подобрали пехотинцы и отправили в Москву. Он был недвижим — ему растягивали поврежденные позвонки.
— А того боша, который прошил тебя, я сбил, — сказал Фуко, выслушав рассказ Жака о том, как поздравлял его с победой сам Пети.
Пьер Пуйяд не мог быть доволен результатами переучивания новичков, однако вынужденно бросал их в бой. Делалось это со многими предосторожностями, ограничениями и подстраховками, однако закон войны — побеждает сильнейший — действовал со всей неумолимостью. Ряды «нормандцев» продолжали таять. Один пилот сбит, другой пропал без вести, третий ранен, четвертый заболел. И наступил день, когда одновременно могли подняться в воздух только десять истребителей.
Обстановка на фронте накалялась. Приходилось всем составом вылетать на задания, а на обратном пути каждый раз пересчитывать свои самолеты в надежде, что никто из них не пропал, не отстал.
В одной из схваток с армадой «Хейнкелей» и «фокке-вульфов», в которой были сбиты восемь вражеских машин, бесследно исчез «як» Ива Фару. Никто не видел, куда он девался, что с ним случилось. Через три дня летчики традиционно поделили между собой его вещи. И только закончили это грустное занятие, над аэродромом появилась «стрекоза» — У-2. Как всегда, подумали: прибыло начальство. Но ошиблись. Это везли в Москву тяжелораненого Ива Фару. Везли с аэродрома советского полка, на который француз буквально чудом, движимый последними проблесками сознания, посадил подбитый самолет. Там врачи сделали ему несколько операций, однако положение оставалось угрожающим, и пилота направили в стационарный госпиталь. Он уговорил летчика сделать круг и сесть в расположении «Нормандии».
Бледный, обескровленный Ив прошептал черно-синими губами:
— Соберите и сложите мои вещи обратно. Я к вам еще вернусь. — И в который раз он потерял сознание.
У-2 взмыл в небо, а оставшиеся на земле товарищи с радостью складывали в чемодан Фару кто рубашку, кто бритву, кто носовой платок. Сам ритуал «дешевой распродажи вещей», как его называли, уже никого особо не волновал. Появилась даже шутка, так сказать, висельного свойства: «Черт возьми! Мои подтяжки совсем износились. Быстренько слетай к фрицам, попроси, чтобы тебя сбили».
В госпитале Ив Фару был окружен заботой и вниманием Люсетт. Она некоторое время сама болела, лечилась в Новосибирске, а вернувшись в Москву, первым делом поинтересовалась, где лечатся раненые французские летчики. Вместе с Жинетт Люси как бы стала сестрой милосердия. Тем самым девушки немало способствовали выздоровлению «нормандцев». Тем из них, кто поднимался на ноги, они устраивали маленькие развлечения — водили в цирк, театр, кино. Благодаря этому Ив Фару смог сделать для себя крайне удивившее его открытие одной из причин поражения Наполеона. Они смотрели спектакль «Давным- давно». Когда по ходу действия на сцене появился мужик с подковой в руках и стал рассказывать что-то, в зале все начали смеяться. Ив никак не мог сообразить, что смешного нашли люди в обыкновенной подкове. А когда Люси объяснила, сам залился смехом. Оказывается, что французская подкова была совершенно стерта, а такого никогда не случалось с русскими: они имели специальные шипы.
Фару и Фуко выписались из госпиталя вместе. Вместе возвратились в свой полк, который находился уже в Туле.
От Люси они знали: генерал Пети недавно побывал в полку, убедился, что дух французов высок, сражаются как львы. С одобрения де Голля он возбудил перед советским командованием вопрос о создании авиационной дивизии «Нормандия» с русским техническим персоналом.
— Я воздаю должное советским механикам, — заявил он. — Без преувеличения могу сказать, что эти люди благодаря самоотверженности, опыту, любви к делу стали лучшими друзьями французских летчиков.
