Лицо его сияло.
— Что там еще, Жан? — устало спросил командир.
— Телеграмма.
— Пополнение?
— Нет. Отпуска.
— Отпуска? Какие, кому? Да читайте же, наконец!
— «Всем, кто более трех лет не виделся с семьей, предлагается убыть в месячный отпуск во Францию», — радостно прозвучал голос Панжа.
— Да, теперь я мог бы сказать кюре, что бог действительно есть! — возбужденно проговорил Пуйяд и откинулся на спинку стула. — Ну что ж, лейтенант, составляй список согласно телеграмме, а я свяжусь с генералами Захаровым и Хрюкиным.
Со стороны советского командования никаких возражений и задержек не последовало. Наоборот, было обещано уже завтра прислать Ли-2 — для переброски отпускников в Москву. Оттуда на Родину они будут добираться через Тегеран.
Счастливцы впопыхах собирали чемоданы. Брали самое необходимое, остальное — утепленные сапоги, свитера, куртки — поручали на хранение остающимся.
К ужину официантки по-праздничному сервировали столы, украсили столовую сосновыми ветками и плакатами: «Слава старичкам!», «Хорошего отпуска!», «Счастливого возвращения в полк!».
К прощальному торжеству прилетел Георгий Нефедович Захаров.
Генерал был чем-то сильно озабочен. Вместо того чтобы направиться к своему почетному месту во главе стола, он позвал Пуйяда в уединенную комнату; там они с глазу на глаз о чем-то поговорили.
Комполка вышел сосредоточенным, собранным. Когда его видели таким, знали: произошло что-то очень важное.
— Всех отпускников, — сказал он твердо, решительным голосом, — приглашаю пройти со мной в ельник. Есть разговор.
Ничего не понимая, счастливцы — Альбер, Риссо, де ля Пуап, Лоран, Мурье, Муане, Монье, Сент- Фалль, Жаннель, Соваж, де Панж и Лебединский двинулись за подполковником.
— Может, Францию снова сдали бошам? — успел высказать догадку Лоран.
— Нет, наверное, встал вопрос о том, как перебросить туда твою невесту Риту? — поддел Александра де Панж.
— Вот что, господа, — обратился Пуйяд к офицерам, обступившим его тесным кружком, — генерал Захаров доверил мне совершенно секретную информацию и просил поделиться ею с вами. Дело в том, что через несколько дней начнется большая Восточно-Прусская операция. На нашем направлении она, возможно, будет последней. Командир дивизии ни на чем не настаивает. Сказал, что мы совершенно свободны в выборе, и он примет наше решение, каким бы оно ни было.
Наступила минута тягостной тишины.
Стало зябко: прихватывал мороз — вестник третьей русской зимы. В небольшой группе «несбиваемых», как назвал отпускников Луи Дельфино, были участники всех кампаний. За плечами у каждого — побеги из плена и тюрем, Бельгия, Англия, Испания, Дания, Мадагаскар, Ливия, Эфиопия, Сирия, Иран, Курск, Орша, Витебск, Смоленск… Люди, испытавшие все, что бывает на войне, прошедшие сквозь её горнило, закаленные, мужественные. Почему молчат они сейчас? О чем думает де ля Пуап? Какие мысли одолели Александра Лорана, час назад весело распевавшего «О, Париж, мой Париж…»? Отчего погрустнел Жорж Лебединский?
Многие мысли промелькнули в их отчаянных головах, но все слилось в едином мнении, которое высказал Марсель Альбер:
— Мой командир, если мы здесь будем продолжать корчить из себя трусов, другие оставят нас без водки за сбитые самолеты!
Эти слова словно прорвали дамбу. Все зашумели, загалдели.
— Будем сражаться до конца!
— С отпусками потерпим.
— Кому суждено еще раз побывать во Франции — тот побывает.
Веселой, возбужденной толпой все ввалились в столовую.
— Господа, — объявил Пьер Пуйяд, — мы остаемся. Прощальный ужин отменяется, вернее, начинается ужин дружеский.
— Тем более что есть другой хороший повод: вашему командиру присвоено звание полковника, — добавил Захаров.
— Ура! — трижды раздалось так дружно, будто все заранее ждали этого известия.
Если у кого и было омрачено настроение отменой отпусков, то оно быстро улучшилось.
Генерал Захаров не мог скрыть волнения. Его глаза выражали не просто дань уважения к собратьям по оружию, а гораздо большее — отеческую нежность и любовь к ним.
Информация, переданная Пуйяду командиром дивизии, лишилась грифа секретности 16 октября.
Все вокруг потряс оглушительный грохот, напоминавший горный обвал. Мощной артиллерийской подготовкой, поддержанной авиацией, началось большое наступление советских войск в Восточной Пруссии.
— Ну, орлы-раяки, настоящая работа продолжается. Вылетаем вместе с восемнадцатым гвардейским полком, которым снова командует вернувшийся из госпиталя полковник Голубов, — обратился к своим летчикам Пуйяд.
Последнее сообщение вызвало оживление в строю пилотов. Все они любили этого истинного богатыря русской земли, были рады его возвращению.
Пуйяд подождал, пока улеглось возбуждение, и продолжал:
— Наша задача — прикрывать наступающий Тацинский танковый корпус, обеспечивать действия бомбардировщиков русских, нейтрализовать ряд аэродромов противника. Руководство дивизией, как и раньше, будет осуществлять генерал Захаров. А теперь слушайте обращение командующего нашей воздушной армией генерала Хрюкина.
— «Товарищи офицеры, сержанты, солдаты! Настал долгожданный, желанный час. Мы стоим у границ Восточной Пруссии. Под нашими крыльями — логово страшного зверя. Уничтожить его — приказ Родины.
Вперед, за полное поражение фашистской Германии!
Смерть немецким оккупантам!»
Через несколько минут в Антонове стартовали «нормандцы», в Средниках — голубовцы.
Внизу — Восточная Пруссия, цитадель германской военщины и реакции, плацдарм агрессии против славян. Он ощетинился тысячами долговременных оборонительных сооружений из железобетона, опутанных паутиной траншей, ходов сообщения, рядами противотанковых рвов, проволочных заграждений и минных полей.
Где-то здесь, в глубинных бронированных бункерах, находилась ставка Гитлера.
Фашисты будут зубами держаться за этот край.
Враг, ошеломленный мощным огневым шквалом, пока молчит, не отвечает на удар. Видимо, собирается с силами, соображая, какой урон ему нанесен.
«Внимание! Группам Запаскина и Альбера атаковать аэродром Югштейн. Серегину и Шаллю — блокировать аэродром Бурдниенен», — раздается в наушниках голос генерала Захарова.
Звучат короткие ответы: «Вас понял!» И юркие «яки», как бы опрокидываясь на крыло, входят в крутое пике.
Югштейн — это скопище более тридцати немецких самолетов. Осатанело бьют зенитки. Опомнились, гады!
Четыре «фоккера» пытаются взлететь. Капитан Запаскин меткой очередью пригвождает их к земле. Его подчиненные обрушили смертоносный огонь на зенитчиков. «Яки», пройдясь над самолетными стоянками, оставили после себя огромные султаны взрывов, взметнувшие высоко в небо груды искореженного металла. Прошло две минуты — и всей вражеской техники как не бывало.
