Древние когда-то придумали образ — парки, прядущие нить. Нить человеческой жизни. А эта маленькая стрелочка словно мотает клубок. Еще виток, еще... Потом две большие стрелки сойдутся, как ножницы, и перережут ниточку. И уже не связать...»
Без двадцати шести.
В коридоре шаги, и хлопнула дверь — Нефедов у себя. Может, пойти послушать развлекательную историю?
«Господи, какое бесчисленное множество часов тикает на земле, а время все равно неуловимо!»
Без двадцати.
«Где сейчас Савелов? Что делает, что думает, черт его дери! Буду сидеть на месте. Почему-то кажется, что так надежнее».
Без восемнадцати.
«С чего я взял, что он вообще придет? Еще восемнадцать минут. А послезавтра... или через неделю... Никогда себе не прощу, если...»
Стук!
«Не радуйся, дурак, не обольщайся, это только Нефедов. Пришел звать на чаек».
— Войдите.
Волна глубокого, опустошающего облегчения. Из правого кармана Савелов вынул пистолет, из левого — обойму.
— Садись.
Они сидели друг против друга, на столе лежал пистолет. Стрепетов легонько провел пальцем по стволу. «Вальтер» 38-го года.
— Отцовский?
— Отцовский.
В обойме не хватает одного патрона. Что ему там не лежалось? Пулю найдут ребята, когда стает снег. Или машина со смешными загребущими лапами отправит ее в самосвал. От нее осталась только гильза. Крошечный закопченный стаканчик. И метка на ноге Коврова.
— Я знал, что придешь.
— Мог и не прийти!
— Для меня это много значит.
— Еще бы! Пистолета вы не нашли, тот, в больнице...
— Потерпевший.
— Да, потерпевший, — он отказался. Вам бы меня ни в жизнь не поймать!
— Ты не понял. Но ладно, речь не обо мне... Как же это тебя угораздило?
— Думаете, я их трогал? Думаете, хотел? Они меня били, они мне в лицо плевали, руки выкручивали! У меня и в мыслях ничего не было! Я от девушки шел, настроение ненормальное. Знаете, почему они ко мне привязались? Точно говорю — зло их взяло, что я счастливый... Это у меня, наверно, на лице было написано. Вот и захотелось в душу нагадить! Хотите верьте, хотите нет...
Они стоят покуривают. «Обожди, — говорят, — малый. Есть вопрос».
Я в простоте душевной остановился.
«С милой гулял?»
Заржали.
— А часы не потерял? Ну-ка давай сюда, да поживее. Еще что есть?
И рукой в карманы. Я очумел. «Да вы что, — говорю, — ребята?»
Они мне руки хвать — и за спину. Я вывернулся, одному дал. Тогда они меня били, потом обшарили и взбесились, что больше взять нечего. А под конец ногой... в низ живота... за то, что фашистами обозвал. «Чтобы, — говорят, — к девкам поменьше шлялся...»
Парня сотрясло сухое рыдание.
— Я света не взвидел! «Что же, — думаю, — так они и уйдут? Так и все? Нет, — думаю, — я вам устрою! Я тебе в эту ногу, чтоб ты больше никогда...» Бандиты они! Негодяи!
— Бандиты и есть. Ковров — тот, что раненый, — начинающий, а второй — из тех, что в старых романах называется «беглый каторжник».
У Савелова по-детски округлились губы.
В дверь неслышно вошел Нефедов и, незамеченный, сел за крайний стол.
— Так я и чувствовал, — ошеломленно прошептал Савелов, а подбородок его уже заносчиво полз вверх. — Чего смотрите? Думаете, испугался?
Стрепетову стало смешно.
— Чего же ради тогда пришел? — подковырнул он.
Но Савелов не завелся. Он вдруг стал очень серьезным и будто разом повзрослел.
— Почему пришел... — помолчав, сказал он. — Как бы вам объяснить? Когда он сегодня на меня смотрел... Нет, я не испугался. Но я понял одну вещь. Вот он меня избил, я в него выстрелил. Теперь он меня будет караулить. Мне теперь всегда с пистолетом в кармане надо. И следующий раз в ногу целиться не придется... если жизнь дорога. Какая-то цепь потянулась, и на конце у нее что-то страшное. До чего я дойду! Вы не понимаете?
— Нет, я понятливый.
«Ах ты голова, голова!..»
Тихонько подошел Нефедов, взял пистолет, играя, подкидывая на ладони обойму.
— Аккуратный пистолетик, — сказал он привычно, как о зажигалке или помазке для бритья.
Савелов при появлении постороннего съежился, на лоб легла тень.
— Что же мне теперь? — спросил он Стрепетова.
— Тебе-то? — отозвался Нефедов. — Придется тебе, братец, недельку перебиться, дома не ночевать. Мы пока Ваську Хромова изловим, да и на Коврова кое-что наклевывается. Есть где ночевать?
— А... потом?
— Ну... оружие ты сдал добровольно, значит, незаконное хранение отпадает...
Стрепетов счел нужным вмешаться.
— Суд, конечно, будет. Но, учитывая все обстоятельства... Надеюсь, что твоей девушке передачи носить не придется...
— Считаете, превышение пределов необходимой обороны? — задумчиво спросил Нефедов.
— Конечно, Андрей Егорович.
— С этим пределом путаницы много. Вот был случай: у женщины на улице сумочку вырвали, а рядом гулял ее муж с овчаркой. Ученая была собачка, все честь по чести. Женщина в крик, вор бежать, собака рвется следом. И что вы думаете? Хозяин ее привязал к забору, а сам вместо собаки ударился вора ловить. Ну и не догнал, конечно. Его потом спрашивают: «Что же вы собаку не спустили?» — «Да она, — говорит, — покусать могла сильно, а я потом отвечай!»
— Одно дело собака, другое — пистолет.
— Оно так. Да ведь если б он стрелял до того, как часы снимали, было бы превышение? Нет? А раз потом — значит, уже превышение?
Начался профессиональный спор. Сыпались юридические термины, казусы, прецеденты...
О Савелове почти забыли. Он сидел, обмякнув, переводя соловые глаза с одного на другого. Им овладевала блаженная, счастливая усталость...
