угомониться.
Катрине пришлось унести ее и попытаться успокоить. После этого прививку сделали большому сильному мальчику, и он даже ни разу не вскрикнул, но когда Катрина снова подошла с девочкой, началась та же беда. Она не могла успокоить ребенка даже на то время, пока звонарь сделает один-единственный надрез.
И вот теперь уже некому было больше делать прививку, кроме Клары из Скрулюкки, и Катрина совсем упала духом от того, что ее ребенок так плохо себя ведет. Она просто не знала, что ей предпринять, и тут из темноты возле двери быстро вышел Ян.
Он взял ребенка к себе на руки, и Катрина встала со стула, уступив ему место. «Да, попробуй ты, может, у тебя выйдет лучше!» — сказала она с легкой усмешкой в голосе, потому что не таким она была человеком, чтобы считать, что этот жалкий батрак Эрика из Фаллы, за которого она вышла замуж, мог быть хоть в чем-нибудь лучше ее самой.
Но прежде чем сесть, Ян сбросил куртку, и тут оказалось, что, пока он стоял там, в темноте, он закатал рукав рубахи и его левая рука была оголена.
Он сказал, что ему очень хочется, чтобы ему сделали прививку. Ему ее делали всего лишь однажды, а он ничего на свете так не боится, как оспы.
Как только девочка увидела голую руку, она успокоилась и стала пристально смотреть на отца большими умными глазами.
Она очень внимательно следила за тем, как звонарь делал на руке три красные черточки. Она переводила взгляд с одного на другого и, должно быть, отметила, что отцу было не так уж больно.
Когда Яну Андерссону сделали прививку, он обратился к звонарю.
— Сейчас девочка так спокойна, что, пожалуй, можно попробовать.
И звонарь попробовал, и на этот раз все вышло хорошо. Девочка все время сидела с тем же, не по годам умным, выражением лица и не издала ни единого крика.
Звонарь тоже молчал до тех самых пор, пока не закончил свою работу.
— Если Ян делал это только для того, чтобы успокоить ребенка, — сказал он, — мы могли бы притвориться…
Но Ян сказал:
— Нет, да будет звонарю известно, что тогда бы ничего не вышло. С детьми дело особое. И думать нечего заставить их поверить во что-нибудь, если на самом деле это не так.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
В тот день, когда девочке исполнялся год, Ян, отец ее, рыл канавы на пашне Эрика из Фаллы.
Он пытался припомнить, как это было прежде, когда ему не о ком было думать во время работы в поле, когда сердце в груди еще не билось, когда он вовсе не тосковал и не волновался.
«Подумать только, что человек может так жить!» — сказал он, презирая сам себя.
«Да, — продолжал он, — это единственное, что чего-нибудь стоит. Будь я богат, как Эрик из Фаллы, или силен, как Бёрье, что роет тут рядом в поле канавы, это все равно не могло бы сравниться с биением сердца в груди».
Он посмотрел в сторону своего товарища, который был невероятно сильным мужчиной и мог делать почти вдвое больше него. При этом он заметил, что дело с рытьем канав в этот день не спорилось у Бёрье, как обычно.
Работали они поурочно. Бёрье всегда брал на себя больше, чем он, но тем не менее заканчивали работу они всегда почти одновременно. Но сегодня дело у Бёрье не шло. Он даже не держался вровень, а сильно отставал.
Правда, Ян работал изо всех сил, чтобы скорее прийти домой к своей девочке. Сегодня он тосковал по ней еще больше, чем обычно. По вечерам она всегда сонная, и если он не поторопится, то может статься, что она уже ляжет спать.
Когда Ян уже закончил, он увидел, что Бёрье сделал едва ли половину своей нормы. Ничего подобного не случалось за все годы, что они работали вместе. Ян так удивился, что подошел к нему.
Бёрье стоял на дне канавы и пытался отковырнуть ком земли. Он наступил на кусок стекла и сильно поранил ногу. Теперь невыносимо больно было даже просто стоять в сапогах, и можно представить, какой мукой для него было вгонять в землю лопату такой израненной ногой.
— Может, тебе лучше бросить это дело? — спросил Ян из Скрулюкки.
— Мне необходимо закончить сегодня, — сказал Бёрье. — Эрик из Фаллы не даст мне зерна, пока я не сделаю всю норму. А у нас кончилась ржаная мука.
— Ну, тогда прощай! — сказал Ян.
Бёрье не ответил. Он был настолько устал и измучен, что у него даже не было сил произнести обычные слова прощания.
Ян из Скрулюкки дошел до края поля, но там он остановился. «Какая польза маленькой девочке, если ты придешь домой на ее день рождения? — сказал он сам себе. — Ей будет ничуть не хуже без тебя. А у Бёрье семеро детей, и им нечего есть. Неужто ты оставишь их голодать, только чтобы иметь возможность пойти домой поиграть с Кларой Гуллей?»
Он встал работать рядом с Бёрье, но усталость сказывалась, и поэтому дело у него продвигалось медленно. Было уже почти совсем темно, когда они закончили.
«Теперь уже Клара Гулля давно спит», — подумал он, взмахивая в последний раз лопатой.
— Прощай! — прокричал он Бёрье во второй раз.
— Прощай, — сказал Бёрье, — и спасибо за помощь! Я сейчас сразу же пойду за рожью. Будь уверен, в другой раз я тебе помогу!
— Мне ничего не надо. Прощай!
— Ты что, ничего не хочешь за то, что ты мне помог? Что это с тобой, что ты такой щедрый?
— Да, это… сегодня у девочки день рождения.
— И поэтому ты помог мне с канавой?
— Да, поэтому и еще кое-почему. Ну, прощай!
Он быстро пошел прочь, чтобы не отвечать, почему еще. У него прямо вертелось на языке: «Сегодня день рождения не только у Клары Гулли, но и у моего сердца».
Но, пожалуй, хорошо, что он не произнес этого, потому что Бёрье бы наверняка подумал, что он сошел с ума.
РОЖДЕСТВЕНСКОЕ УТРО
Когда девочке был год и четыре месяца, Ян Андерссон из Скрулюкки в рождественское утро взял ее с собой в церковь.
Катрина, жена его, считала, что девочка еще слишком мала для церкви, и боялась, что она примется кричать, как это случилось во время прививки. Но мужу удалось настоять на своем, потому что все-таки было принято брать малышей с собой к рождественской службе.
Таким образом, часов в пять в рождественское утро они вместе с девочкой отправились в путь. Небо было затянуто облаками, и было темно, хоть глаз выколи, но воздух был не холодным, а почти теплым и совершенно спокойным, как это обычно бывает к концу декабря.
Сначала им надо было пройти по маленькой узкой тропинке через поля и пастбища Аскедаларна. Затем они должны были проследовать по крутой зимней дороге через горный хребет Снипа и уже только после этого выйти на настоящую дорогу.
Во всех окнах большого двухэтажного дома в Фалле горел свет, и он стоял словно маяк, указывающий жителям Скрулюкки фарватер, чтобы они могли добраться до избы Бёрье. Здесь они
