как гордая красавица поцелует старика Дальберга.
Но она поднялась, величественная в своем гневе, и сказала:
— А нельзя ли мне с таким же успехом дать пощечину тому, кто мне менее всех по душе?
Миг, и щека Йёсты запылала от удара ее твердой руки. Он покраснел, как рак, но, опомнившись, схватил ее руку и, на секунду задержав ее в своей, прошептал:
— Встретимся через полчаса в красной гостиной внизу!
Его голубые глаза сияли навстречу Анне, соединяя ее с ним властными колдовскими узами. Она поняла, что должна повиноваться.
Внизу она встретила его гордыми, недобрыми словами:
— Какое тебе дело, Йёста Берлинг, за кого я выхожу замуж?
У него пока не нашлось для нее ни единого ласкового слова, а заговаривать тотчас о Фердинанде, ему казалось, не подобало.
— То, что тебе пришлось просидеть десять танцев кряду, вовсе не беда и не слишком суровая для тебя кара. Ты думаешь, что можешь безнаказанно нарушать клятвы и обещания? Если бы не я, а более достойный человек вздумал тебя покарать, он поступил бы куда более жестоко.
— Что я такого сделала тебе и всем вам, что вы не оставляете меня в покое? Вы преследуете меня только ради денег. В Лёвен надо мне бросить эти деньги, и пусть тогда кто угодно выуживает их оттуда!
Закрыв глаза руками, она заплакала от досады.
Ее слезы тронули сердце поэта. Ему стало стыдно своей суровости. И он ласковым голосом сказал:
— Ах, дитя, дитя, прости меня! Прости бедного Йёсту Берлинга! Ты ведь знаешь, никому нет дела до того, что такой бедняга, как я, говорит или делает. Никого не доводит до слез его гнев, с таким же успехом можно плакать от укуса комара. Это — безумие, но мне хотелось помешать нашей самой красивой и самой богатой девушке выйти замуж за старика. А получилось так, что я только огорчил тебя.
Он сел рядом с ней на диван, медленно обвил рукой ее талию, чтобы ласковой нежностью поддержать девушку, ободрить ее.
Она не отстранилась. Прижавшись к нему, она обняла руками его шею и заплакала, склонив прелестную головку ему на плечо.
Ах, поэт, самый сильный и самый слабый из людей! Разве твою шею должны были бы обнимать эти белые руки!
— Если бы я знала об этом, никогда бы не взяла в мужья старика. Я смотрела на тебя сегодня вечером, равных тебе нет на свете.
Побелевшие губы Йёсты выдавили с трудом:
— Фердинанд!..
Поцелуем она заставила его замолчать.
— Он — ничтожество, нет никого на свете лучше тебя. Тебе я буду верна!
— Я ведь — Йёста Берлинг, — мрачно сказал он, — за меня тебе выйти замуж — нельзя.
— Люблю я только тебя, ты — самый знатный и благородный из всех! Тебе ничего не надо делать, никем не надо быть. Ты — прирожденный король, настоящий король!
При этих словах кровь поэта закипела. Она была так прелестна и так нежна! Он заключил ее в объятия.
— Если хочешь стать моей, тебе нельзя оставаться в пасторской усадьбе! Позволь мне увезти тебя нынче же ночью в Экебю! Там я сумею защитить тебя, пока мы не сыграем свадьбу!
Стремительно мчались они в эту ночь. Послушные зову любви, они позволили Дон Жуану везти их в Экебю. Казалось, скрип снега под полозьями был сетованиями тех, кому они изменяли. Но что им до этого? Она обняла его за шею, а он, наклонясь к ней, шептал ей на ухо:
— Какое блаженство на свете может сравниться со сладостью украденного счастья?
Что значило для них оглашение в церкви? Ведь они любили друг друга. Что значил для них гнев людской? Йёста Берлинг верил в судьбу, судьба повелела им так поступить. Никто не может бороться с судьбой.
Будь даже звезды на небе свадебными свечами, зажженными в честь ее бракосочетания, а бубенцы Дон Жуана — церковными колоколами, призывавшими людей созерцать ее венчание со стариком Дальбергом, она все равно должна была бы бежать с Йёстой Берлингом. Ведь сила судьбы неодолима. Они благополучно миновали пасторскую усадьбу и Мункеруд. Им оставалось всего две четверти мили пути до Берги, а потом столько же до Экебю. Дорога шла вдоль лесной опушки.
Направо высилась темная гора, налево тянулась длинная заснеженная долина.
И тут вдруг их нагнал Танкред. Он мчался так быстро, что казалось, будто распластался на земле. Воя от ужаса, он прыгнул в сани и прижался к ногам Анны.
Дон Жуан вздрогнул и поскакал во весь опор.
— Волки! — догадался Йёста Берлинг.
Они увидели, как вдоль изгороди движется длинная серая вереница. Волков было не меньше дюжины.
Анна не испугалась. Этот благословенный день был богат приключениями, а ночь обещала быть под стать дню. Вот это и называется жизнь: мчаться стремглав по искрящемуся снегу — диким зверям и людям вопреки.
С губ Йёсты сорвалось проклятие, он наклонился вперед и сильно стегнул кнутом Дон Жуана.
— Ты боишься? — спросила она.
— Они собираются отрезать нам путь вон там, на повороте.
Дон Жуан безудержно несся вперед, наперегонки с лесными хищниками, а Танкред выл от бешенства и страха. Они достигли поворота в тот же миг, что и волки, и Йёста хлестнул вожака кнутом.
— Ах, Дон Жуан, мальчик мой, как легко ты избавился бы от двенадцати волков, если бы тебе не надо было везти нас, людей!
Они привязали сзади зеленый дорожный кушак. Волки испугались кушака и некоторое время держались на расстоянии. Но когда они преодолели страх, один из них, тяжело дыша, со свисающим из разинутой пасти языком, ринулся к саням. Тут Йёста схватил «Коринну» мадам де Сталь и швырнул книгу прямо в волчью пасть. Пока звери терзали добычу, Йёста и Анна снова получили небольшую передышку, а потом опять почувствовали, как волки, кусая зеленый дорожный кушак, дергают сани, и услышали их прерывистое дыхание. Анна и Йёста знали, что до самой Берги им не встретится ни единого человеческого жилья. Но хуже смерти казалось Йёсте увидеться с теми, кого он обманул. Он понимал также: конь скоро устанет — и тогда что станется с ними?
Тут на лесной опушке показалась Берга. В окнах дома виднелись зажженные свечи. Йёста знал, ради кого они горят.
И все-таки… Страшась близости человеческого жилья, волки убежали, и Йёста проехал мимо Берги. Однако же дальше того места, где дорога вновь углубляется в лес, проехать ему не удалось.
Он увидел пред собой темную стаю — волки поджидали его.
— Повернем назад к пасторской усадьбе и скажем, что мы совершили увеселительную поездку при свете звезд! Нам не добраться до Экебю.
Они повернули назад, но сани тут же были окружены волками. Мелькали серые тени, в широко разинутых пастях сверкали белые клыки, светились пылающие глаза. Волки выли от голода и жажды крови. Блестящие звериные клыки готовы были вонзиться в мягкое человеческое мясо. Волки прыгнули на Дон Жуана и крепко повисли на конской сбруе. Анна сидела и думала: съедят ли их звери до последней косточки или что-нибудь уцелеет, так что наутро люди найдут их растерзанные останки на затоптанном, окровавленном снегу.
— Теперь дело идет о нашей жизни, — сказала она и, наклонившись, схватила за загривок Танкреда.
— Оставь, все равно не поможет! Нынче ночью волки рыскают вовсе не ради собаки.
С этими словами Йёста въехал во двор усадьбы Берга, а волки гнались за ним до самой лестницы парадного хода. Ему пришлось защищаться от них кнутом.
— Анна, — сказал он, когда они остановились у самой лестницы. — Это не угодно Господу Богу!
