каждый дышит легкими. Но киты не вернулись, они уже привыкли к родной воде.
Правда, извлекать легкими кислород из воды они не научились, приходилось высовываться из воды, чтоб подышать.
Этот метод дыхания не встретил в воде поддержки. Китов предупреждали: не высовывайтесь! Но они уже не могли не высовываться. Они высовывались в воде точно так же, как высовывались на суше.
На суше нравилось, как они высовываются из воды. Потому что так высовывались великие предшественники, указавшие путь из воды на сушу. И еще потому, что, если стремишься к новой жизни, нужно как минимум высунуться в эту новую жизнь.
На пути к океану
Маленькая рыбка Анабас живет далеко от морей, она живет — даже стыдно сказать — в болоте. Конечно, мало приятного, и рыбка Анабас все мечтает перебраться в какие-нибудь другие места. В Тихий океан. Или хотя бы в Атлантический. Ого, рыбка Анабас знает, куда ей лучше всего переселиться. Она назубок знает все океаны, какие только есть на земле. И она твердо решила: пусть только придет время, она обязательно переселится в океан.
И время приходит, болото ее начинает высыхать, и теперь не то что в океан, а вообще никуда не поплывешь — до того сухо становится в этом болоте.
Приходится ползти: прямо по суше, но это ничего, это не страшно, если ползешь в океан! Рыбка Анабас переступает своими плавниками, как самый заправский пешеход, и свободно обходится без воды, как верблюд в пустыне. Целую неделю она обходится без воды… А там попадется какое-нибудь болото, в котором можно будет устроить привал…
Что за чудесная вещь — привал в болоте! И прохладно, и не слишком глубоко. Освежайся, набирайся сил и энергии. А там — высохнет болото — и можно дальше ползти в океан. Ведь, наверно, можно приползти в океан, если так ползти — от болота к болоту?
Почему черепахи так долго живут?
Черепахи живут очень долго, хотя многое сокращает им жизнь. Может быть, они не замечают течения времени? Может быть, их защищают панцири, по которым время скользит, не оставляя следов? Или они никуда не спешат? Все вокруг спешат жить, и только черепаха жить не торопится.
Но и она торопится, еще как торопится! Средняя улитка развивает скорость до сорока пяти километров в год, а средняя черепаха — до сорока пяти километров в месяц. И когда черепаха на полном скаку проносится мимо улитки, улитка шарахается (правда, совсем незаметно): «Ох, лихачи, лихачи! И чего они носятся сломя голову?»
Улитке ее голова дороже, но она-то, улитка, как раз недолго живет. Всей ее жизни на какие-нибудь сто километров. А черепаха носится по свету, как сумасшедшая, и при этом живет двести лет.
Есть на свете Галапагосские острова, Черепаховы острова (так их называют в переводе с галапагосского), и на этих островах когда-то водились исполинские черепахи. Это было царство галапагосов, королевство галапагосов, мечта всех на свете галапагосов, а иначе говоря — черепах. Но зачем говорить иначе, если каждая черепаха, простая, незаметная черепаха становится исполинским галапагосом, лишь только попадает на Черепаховы острова? Об этом знают все черепахи на свете, верят в это и потому так спешат. И они плывут и ползут, и спешат как только могут на Галапагосские острова, где когда-то водились исполинские черепахи.
Когда-то водились, а теперь их всех уничтожили…
Вот почему так долго живут черепахи: они помнят, что есть на свете Черепаховы острова, и они идут к ним, плывут и ползут, — в царство, которого больше нет, в королевство, которого больше нет… А чтоб дойти до того, чего нет, нужно жить очень и очень долго.
Арктида
Когда-то здесь был материк Арктида, а теперь Арктика, Северный Ледовитый океан, местность, которую посещают только герои…
Но птицы не герои, они и в теплых морях стараются держаться поближе к берегу — и все же они перелетают Ледовитый океан, перелетают, потому что не знают, что там уже океан, а думают, что там по- прежнему материк Арктида.
Жизнь меняется, все меняется на земле, и нужно это видеть и понимать, но кое в чем хорошо сохранить старые представления. Чтобы не рухнуть в про пасть, летя через океан, лучше думать, что там по-прежнему материк Арктида…
Пассажир Чижик, вылетающий до Харькова
Сижу я недавно в аэропорту, смотрю, как самолеты взлетают и приземляются. Они, пока не взлетят такие большие, а потом становятся маленькие. А те, которые садятся, сначала маленькие, а потом большие.
Сижу я и думаю: почему так? Я, сколько летают все одинаковый: что там, в небе, что здесь, на земле Да если б меня так сжимало и разжимало, разве б я выдержал?
А мы — не ценим. Своего не ценим. Все на чужое заглядываемся. А на что заглядываться? Там, у них, только успевай сжиматься и разжиматься.
Так я думаю, пока на аэродроме сижу. И вдруг слышу: «Пассажир Чижик, вылетающий до Харькова, подойдите ко второму окошку».
Опять, думаю, чижик куда-то летит, опять ему у нас не нравится. Смотрю, а это не чижик. Просто такая фамилия.
И стоит этот по фамилии Чижик у второго окошка, а ему говорят: «Сегодня не полетите». И он, представьте себе, не летит.
А мы — недовольны. Хотя нам никто не указывает, к какому окошку подлетать, мы подлетаем к любому, к какому захочется. И пусть нам кто-нибудь скажет, что мы сегодня не полетим! Пусть мне кто- нибудь скажет: «Зяблик, ты сегодня не полетишь». Да я ему в глаза рассмеюсь.
И все равно мы недовольны.
Нет, надо устроить нам аэродром. И чтоб каждого подзывали к окошку и говорили, кто полетит, а кто не полетит, и куда полетит, чтоб говорили, а не так, кому куда вздумается. И чтоб нас все время то сжимало, то разжимало, то сжимало, то разжимало…
Вот тогда бы мы были довольны. Всем довольны. И чижик наш никуда бы не улетал, а сидел бы на месте, как этот, из Харькова.
Муравей и листоблошка
Жила у нас в лесу молоденькая Листоблошка. Молоденькая и сладенькая. К ней наведывался некто
