— Бедная ты, несчастная! Небось косточки-то у тебя все ломит, жилочки-то все тянет? А?
— Ломит, сердешный, ломит косточки все до единой! Старая стала! Пожалей бедную, дай водички испить, во дворике у тебя посидеть. Пожалей сироточку, нет у меня ни отца ни двора, ни кола ни матери!
— Просто не знаю, чем тебе и помочь, бабусенька. Двора у меня тоже нет, я тут в гостях, отца-матери тоже — сам сирота. Могу предложить кол, да зачем он тебе?
— Пусти уж меня, родненький, хоть в дворике у тебя посидеть, водички попить. Пожалей старую! Только тем и живу, что собираю хворост себе на пропитание! Вот вязаночку набрала! — И старушка ткнула пальцем, показывая на большую вязанку, под тяжестью которой у неё гнулась спина.
— Вижу, вижу, — с трудом сдерживая рыдания, причитал Коко в тон старушке. — До чего же ты слабенькая, до чего дряхленькая, всё равно как былиночка степная… Да водичка-то тебе, пожалуй, не по вкусу придётся. Лучше научу я тебя, как зарабатывать себе на хлеб получше, чем этим хворостом!
— Вот уж спасибо тебе, родненький! Научи, научи старую, неразумную… Научи, сынок, как заработать на хлебушек!
— А вот как, былиночка: шла бы ты, бабоня, в грузчики. Работа тебе как раз по плечу, хорошо бы заработала!
Старушка икнула от удивления, собралась с духом и залилась слезами:
— Ай, грешно смеяться над старенькими, над хиленькими да трухлявенькими!
— Бодрей смотри на жизнь, бабоня! — с неожиданной бессердечностью стал покрикивать Коко. — Ты ещё старушка довольно свеженькая, бодренькая! Гляди, сколько в твоей вязаночке железного хвороста — килограммов сто двадцать, никак не меньше!
Старушка надулась, злобно посматривая на него исподлобья, и уклончиво пробормотала:
— Ну, уж ты скажешь… Сто двадцать!.. Обижаешь старого человека! Тут, может, и ста не будет!
— Ладно, ладно, я ведь отлично знаю, откуда ты явилась!
— Ничего подобного, вот и не оттуда! — гаркнула старушка и, прикусив язык, опять было захныкала: — Всё потешаешься над бедной. Стыдно насмешничать… Водички бы, попить бы!..
— Какой дурак тебя надоумил нагромоздить себе на спину сто килограммов ржавых труб и гнутых железных прутьев? Чего ты мучаешься?
Старушка подумала и неуверенно промямлила, пряча глаза:
— Чего ты ко мне придираешься? Наш брат старые-престарые старушки все, как одна, любят собирать вязаночки хвороста в лесу. Даже написано так…
— Написано — в лесу. А ты, дуралей, где собирал? На свалке? Старушка шмыгнула носом и вздохнула:
— А что, это не хворост, что ли? — Она капризно передёрнула плечом. Хворост! Придираешься ты! Какой ни на есть, а хворост!
— Ну-ка, разогнись, а то скрючившись держать столько железа — спина затрещит даже у такого здоровенного мужичищи, как ты.
Старушка повернулась, вышла бодрым строевым шагом из калитки и, отойдя на несколько шагов, с грохотом свалила тяжесть на землю. Потом выпрямилась во весь рост, потирая поясницу, и, оказавшись здоровенным детиной, с надутым видом стала (вернее, стал), уставясь в землю, концом сапога со злостью поддавать мелкие кусочки шлака, которым был усыпан пустырь.
— А откуда мне знать? Я в лесу ни разу в жизни не был. Я же городской. Мне велели собрать вязанку, я и собрал. А кто его знал, что он не хворост?
— Ну, принести водички?
— Отстань ты со своей водичкой! Привязался тоже!.. — грубо буркнул неудачливый сыщик и широко зашагал прочь.
«Ну, кого теперь ещё придётся ждать? Уже стали живых шпиков подсылать! Вот до чего дошло! Ай- ай-ай, чем это кончится?..» — озабоченно думал Коко, глядя вслед размашисто шагавшему по пустырю сыщику.
Глава 19. СОСИСОЧНОЕ ДЕРЕВО
Возвратившись в полицейскую костюмерную, сыщику пришлось снова взяться за альбомы, где описывались всевозможные способы маскировки и изменения наружности для сыщиков, шпионов, шпиков, соглядатаев и доносчиков.
Со злостью он перелистнул страничку, где была изображена старушка в чепчике, деревянных башмаках и с вязанкой хвороста на сгорбленной спине.
— Чтоб черти взяли всех старушек, все хворосты и чепчики! Ну, да не беда, я ещё перехитрю этого хитрого клоуна! Я ему покажу! Чтоб я да не сумел так загримироваться, чтобы проникнуть в любой дом неузнанным? Ха!
На следующей странице был рисунок с объяснением, как замаскироваться трубочистом.
— Ну что ж, попробуем! — сказал сыщик и в несколько минут переоделся, замазал лицо ваксой и, скрестив руки на груди, стал перед зеркалом. — Нет, это тоже слишком просто! Не лучше старушки!
Он сбросил костюм трубочиста и быстро переоделся парикмахером, потом балериной, пивной бочкой, но всё казалось ему недостаточно хитро, а ему хотелось придумать что-нибудь такое хитрое, чтоб никто на свете не смог его разоблачить.
Напрасно он, уже спеша и нервничая, переодевался водолазом, мусорщиком, фонарным столбом, — всё было не то!
Наконец лицо его прояснилось, и он воскликнул:
— Ага, придумал! Уж в этом костюме никто меня не разоблачит!
Ему понадобилось всего несколько минут, чтобы одеться и тщательно загримироваться сыщиком. Это была дьявольская хитрость: ведь никому и в голову не могло прийти, что загримированный сыщиком человек на самом-то деле и есть сыщик!
Нисколько не опасаясь, что теперь его кто-нибудь узнает, он отправился снова на Шлаковый пустырь…
К вечеру на Шлаковом пустыре всё точно оживало: какие-то тени пробирались по заброшенной трубе, перешёптывались и в те мгновения, когда вспыхивал у кого-нибудь в руке фонарь, обменивались странными знаками, загибая кончик носа.
Бедный Коко, истомлённый за день борьбой с разными комбиносами, так и подбиравшимися к нему со всех сторон, уже перестал чему-либо удивляться и махнул рукой на все предосторожности.
Ещё не успевало как следует стемнеть, как с разных сторон крадучись появлялись посетители. Долговязые подростки, малыши с плохо вытертыми носами, решительные, суровые девочки в спортивных брюках пробирались по трубе или через лопухи, прижимая к груди какого-нибудь кролика, мышонка, галчонка, белку, котёнка, зяблика и чаще всего собачонку, щенка, взрослую собаку или старую, заслуженную, кроткую, всё понимающую собаку, прожившую много лет в семье.
Иногда это просто был маленький мальчик с сосиской, зажатой в руке. Он совал её в руки Коко, неумело сделав знак кончиком носа, и, страшно довольный собой, бежал назад.
Все дети, сдавшие своих зверей на спасательный пункт Коко, каждый вечер приносили для них еду.
Не удивительно, что какой-нибудь мальчик таскал котлеты или пирожки своей собаке. Гораздо удивительнее, что многие, у кого на барже не было даже своего кузнечика, тоже стали набивать карманы бутербродами, кусками пирога и котлетами, которые в другое время с удовольствием съели бы сами.
Сотни карманов штанов мальчиков и фартуков девочек в эти дни украсились странными жирными пятнами — механические воспитатели это отмечали и делали вывод: знак неряшливости! А на самом деле это был знак смелости, протеста и верности.
Самые доверенные ребята — Малыш, Ломтик и Мухолапкин с близнецами помогали теперь принимать новых зверей и сортировали съестные припасы, иначе Коко было бы просто не справиться.
