Посередине чаши, погружённый по самую шею в эту булькающую жидкость, вспыхивающую цветными искорками, лежал не кто иной, как великий сыщик Тити Ктифф, переливаясь всеми цветами радуги.
Вокруг него на стенах лаборатории от самого пола и до потолка моргали, светились, покачивали стрелками, подмигивали цветными глазками сотни приборных досок самых сложных и автоматизированных систем, механизмов и аппаратов.
Четверо учёных-операторов, едва успевая уследить за всеми сигналами, бегали вдоль стен, озабоченно приглядываясь и торопливо нажимая кнопки, а иной раз поспешно взбегая на стремянку, чтобы заглянуть в какое-нибудь тревожно замигавшее окошечко под самым потолком.
И только один дряхлый, но ещё вполне бойкий старикашка неторопливо, с важным видом прохаживался вокруг кипящей чаши, время от времени окуная в жидкость большой градусник и поглядывая на старый жестяной будильник, прицепленный к его жилету на золотой цепочке.
Это был знаменитый учёный, владелец и пожизненный директор лаборатории Химического центра, доктор Тромбони. Ему только недавно исполнилось сто четырнадцать лет, и прошло более четырнадцати лет с того момента, как он позабыл таблицу умножения.
Девяносто пять лет назад он изобрёл зажигалку, после чего перестал заниматься наукой, а стал торговать зажигалками, страшно разбогател, прославился на весь город и всё, что было изобретено или открыто в науке после зажигалки, стал считать жульничеством. Он решительно ничего не хотел признавать из того, что изобретали другие. Даже электричество он так и не признал, уверенный, что его нарочно, ему назло, выдумали его конкуренты, из зависти к его зажигалке.
Однако ума у него всё-таки хватало на то. чтобы не мешать другим учёным работать в его лаборатории. А в тех случаях, когда им удавалось сделать какое-нибудь важное открытие, он, снимая ермолку, раскланивался на все стороны перед фотографами и, скромно улыбаясь, мямлил, что он тут почти ни при чём.
Настоящие учёные, работавшие в его лаборатории, всё это знали и примирились со всем. нисколько не мешая ему расхаживать по всем помещениям с градусником и будильником. Они не обращали внимания, даже когда он начинал немного путать; например, взглянув на термометр, говорил: «Эге, никак, уж двадцать седьмой час выше нуля, то-то мне кушать хочется!», или, уставясь на будильник, качал головой: «Восьми градусов нет, чтой-то сквозит, прохладно делается!»
Он всегда делал вид, что всеми руководит и всех проверяет. Это было легче, чем справляться с будильником.
Ведущий оператор, не отрываясь от приборов, сказал:
— Внимание! Через сорок шесть секунд заканчиваем сеанс. Приготовьтесь!
— Правильно! Сорок шесть! — одобрительно заметил доктор Тромбони. — Я всё ждал, когда вы это скажете. Молодец!
Он суетливо обмакнул термометр в воду, нечаянно упустил его и, поднеся к носу будильник, бодро объявил:
— Шесть градусов десять минут седьмого! Это очень важно! Запомните!
— Очень приятно, обязательно запомним, — сказал второй оператор и обратился к товарищу: — Приглядывай только, чтоб он не подходил к приборам, а то он опять чего-нибудь натворит.
Третий кивнул и громко сказал:
— Следите получше за своим будильником, господин директор! Не отрывайтесь от него ни на секунду, а то мы в будильной технике себе не очень доверяем.
— Ага, сообразили? Вот именно это я всё время и говорю! — продребезжал Тромбони и засуетился в поисках градусника.
Увидев его на дне чаши, куда он его упустил, он сейчас же полез его доставать, но один из операторов вовремя схватил его за шиворот и довольно бесцеремонно оттащил в сторону.
— Да, что вы. господин Тромбони, позабыли, что нельзя туда руки совать! Покажите, не попала ли вам жидкость на кожу?
Двое операторов ваткой стёрли случайные брызги с рук Тромбони, пока он хныкал и грозился и тянулся обратно к чаше:
— Кто посмел уронить мой градусник в воду! Уволю! Беспощадно выгоню с позором! Достать, а то всех поувольняю… Поувольниваю!.. Поувиливаю!.. Не смейте меня сбивать, когда я рассуждаю!..
— Достанем, достанем, не кипятитесь, господин директор, — отмахивался второй оператор. — Да ведь нельзя же руками. Вы что, позабыли совсем, что в этой жидкости всё уменьшается в размерах! Приятно вам было бы. если бы у вас получился вид рака, когда у него начинает отрастать новая клешня взамен оторванной?
— Ага, вот именно это я вам всё время и подсказываю! Поняли? — тупо бормотал Тромбони.
— Не суйтесь только, не мешайте, — сказал третий оператор и щипцами достал градусник. — Погодите, не хватайте, его надо ещё промыть!
— Вот именно этого я требовал — промывать всё на свете во что бы то ни стало, в том смысле, что ни в коем случае! — самодовольно заключил Тромбони. Я требую только внимания и пунктуальности.
Ведущий оператор объявил:
— Сеанс окончен! — и выключил ток. Жидкость в чаше перестала кипеть, переливаться радугой и сделалась вся ровной, молочно-белой.
— А теперь я! — ревниво запищал Тромбони, подскочил к ведущему и вцепился в его руку, лежавшую на рычажке переключателя. Шёпотом, чтоб не слышали остальные, он спросил: — Покажите, за какой дёргать. За этот?
— Вот этот! Только тяните осторожно, не окуните его с головой.
— Кого это «с головой»?
— Тьфу ты! Да пациента, которого мы там купаем!
— Ах, вот оно что… Правильно, что я вам и втолковываю всё время! Всё дело в пациентах!
Тромбони осторожно потянул рычажок. Сетка, лёжа в которой Тити Ктифф был похож на кильку посреди большого блюда с белым соусом, поднялась в воздух, и он стал похож на пёструю лягушку, попавшую в сетку. Сетка плавно перенесла его за край чаши, подставила под сильный душ, бивший снизу, сверху и с боков, и после этого перенесла на середину зала и опустила прямо на пол.
Ведущий оператор, помогая ему подняться на ноги, любезно заметил:
— Немножко жестковато, не правда ли? У нас не совсем приспособлено, дело в том, что с человеком мы проделываем этот опыт впервые. Как вы себя чувствуете после укоротина? Судя по приборам, нормально.
— Отлично! — бодро сказал Тити Ктифф. — Только под душем немножко пощипало. А в самой кастрюльке было неплохо. Немножко попахивало маринадом.
— Отличная наблюдательность! — одобрил ведущий. — В известном смысле мы действительно вас как бы слегка маринуем. Что касается душа, то он просто прекращает действие укоротина. Ведь вы желаете только временно уменьшиться, вам не хотелось бы навсегда остаться в таком укороченном состоянии?
— Конечно, нет! Нет, нет! Мне это нужно совсем ненадолго… Просто, знаете, требуется по работе.
— Но ванны у нас вам придётся принимать каждый день, иначе вы очень быстро начнёте снова расти и вернётесь в какие-нибудь две недели к прежним размерам.
— Старый осёл! — вполголоса выругался второй оператор. — Поглядите только, что он опять натворил, этот Тромбони! Бухнул в раствор металлический метр, которым мы измеряем пациента! Теперь им ничего нельзя будет измерять — никто не знает, насколько он укоротился.
— Не беда, — сказал ведущий оператор, — измерим сегодня обыкновенным сантиметром. Ну-ка, станьте к стеночке!
К этому времени Тити Ктифф успел уже высушиться под сушильной струёй и натянуть матросскую рубашку и коротенькие штанишки. Он стал к стене, и его обмерили со всех сторон, вдоль и поперёк, сверху донизу.
— Ну как? — спросил Тити.
— Вполне нормально. За сегодняшний сеанс вы укоротились ещё на десять сантиметров. Теперь нужны только лёгкие ежедневные ванночки для поддержания вас в нужных размерах… Смотрите, курточка с
