ненадолго… Всё равно как горшок с трещиной. Постучи палкой — задребезжит.
Родион всё лежал, пристально хмурясь, разглядывая потолок, точно старался разглядеть там какую-то стёртую надпись, от которой решится его судьба.
Оля закрыла ему глаза ладошкой.
— Хватит смотреть, ну!.. — прижала ладонь ему ко рту.
Он привычно поцеловал, как всегда. Потом полез в боковой карман своей куртки и вытащил смятую, узкой полосой сложенную газету.
— Вот ещё. Читайте. Внизу заметка. Это про Бульбу. Нашла?
— Да. — Оля медленно, всё медленнее стала читать: -
'В одной из газет недавно был помещён отчёт о беседе полковника тов. Бульбы с рабочими Н-ского завода в гор. Н., где, между прочим, он назвал имена некоторых бойцов — героев боёв на фронтах Великой Отечественной войны.
Сегодня нашему корреспонденту удалось побывать в далёком сибирском городе Н. и повидаться лично с одним из этих героев, тов. Карытовым. Он трудится на одном из крупных заводов. Здоровье не позволяет ему вернуться в строй фронтовых бойцов.
Это скромный, ладно скроенный, с тяжёлыми плечами человек, несловоохотливый, неторопливый. Долго он отмахивался от наших вопросов, скромно повторяя: 'Да что я сделал? Ну, воевали. Много там было настоящих героев, вот с ними вам поговорить надо, а я что!..'
Наш корреспондент воспользовался случаем, чтоб передать тов. Карытову боевой привет полковника Бульбы.
'Хорошо ли вы помните тов. Бульбу?' — задал вопрос он Карытову.
'Такое не забывается. Под его командованием мы сражались до последнего'.
'Как ваше здоровье сейчас?'
'Трудиться мне не мешает. Как на фронте, так и далеко в тылу, мы вносим посильную лепту в дело разгрома ненавистного врага. — При этом тов. Карытов, со свойственным ему юмором, показал свои крупные, трудовые руки и добавил: — Надеюсь, что от моей лепты фашистам не поздоровится'.
В заключение тов. Карытов просил через нашу газету также передать горячий привет полковнику тов. Бульбе вместе с благодарностью за то, что он не позабыл скромного боевого товарища'.
Что же это значит? Как ты думаешь? — подавленно спросила Оля.
— Я всё время думаю вот это самое: что это значит? Значит, или это какой-то совершенно другой Бульба приветствуется с другим Карытовым. Или хуже того — майор Бульба всё позабыл, читает доклады, чтоб только покрасоваться на виду?..
Дедушка Шараф тихо сказал:
— Ты всё говорил 'полковник Бульба'? Почему теперь сказал 'майор'?
— Да… Правда, ничего не сходится. Сон!.. Майор… Фамилия уж очень редкая… Майор!.. Но сколько времени прошло. Мало майоров стали полковниками?
— Не обязательно, я слышал.
— Да, не обязательно. Впрочем, теперь всё всё равно. Всё. Тупик. Конец. На улице встречу хотя бы даже и «того», пройду мимо и не остановлю. Никуда больше не пойду. Ни в одну дверь не стукну. К чёрту всё… Нет, я не сумасшедший был, когда Лёле то письмо написал! Всем было бы меньше стыда и мученья!
Оля смотрела на отца, не находя, что сказать: лицо у него было такое ожесточённое и грубое, в точности как в тот день, когда они с ним встретились на Старом базаре под древней аркой, где он, забившись в нишу, играл на хриплой гармошке.
Глава сорок девятая
Знакомый ишачок Джафар привёз из колхоза старичка.
Дедушка Шараф увёл в сарай ишачка, вернее, только отворил ему дверь, а тот сам пошёл, превосходно зная, что надо делать. Только на минутку задержался, дал себя погладить Оле.
Старичок слез на землю ещё за калиткой и медленно подходил к дому. Он был сухонький, в загорелых морщинах, отчего похоже было, что он улыбается. Халат и тюбетейка на нём были разноцветные, нарядные, на него смотреть было весело.
— Вот эта девочка, отец, Оля зовётся, теперь у меня внучка.
— Здравствуйте, — очень медленно проговорил старичок, заговорил по-узбекски и засмеялся.
Дедушка Шараф перевёл:
— Он говорит, значит, ты его правнучка, это очень хорошо, ему это нравится… Это мой отец, Оля.
— Не может быть, он ещё совсем… молодой! — отчасти искренне, отчасти вежливо сказала Оля, кланяясь.
Дедушка Шараф перевёл на узбекский, и старичок опять тихонько засмеялся.
Все вошли в дом и стали пить чай с дыней, которую старичок привёз с собой.
Пили очень долго, неторопливо и всё время разговаривали, всё больше по-своему, так что Оля не понимала. Но старичок каждый раз, как встречался глазами с Олей, благосклонно наклонял голову, точно хотел сказать ей: 'Да, да, всё хорошо, мне нравится, очень приятно'.
Когда Джафар отдохнул и с очень недовольным видом позволил вывести себя снова в переулок, старичок попрощался, сел на ишачка.
Джафар вздохнул, подумал и вдруг зашагал, никого не спрашивая, куда надо идти, да ему никто и не указывал.
Вернувшись в дом, дедушка Шараф долго молчал и вдруг тихонько позвал:
— Лёля!..
Он иногда стал путать их имена, и, кажется, не только имена.
— Что делать будем?.. Он совсем плохой стал: говоришь — не слушает. Ночью смеётся. Это совсем худо… Из уличного комитета приходили, про него расспрашивали. Понимаешь?
— Пускай расспрашивают… А зачем приходили?
— Не знаю. Зря не будут. Странный гражданин у тебя проживает, говорят. Загадочный. Разве не странный? Теперь слушай. Мама Лёля ему поверила. А ты сама веришь? Всё так было, как он говорил?
— Конечно, верю. Как я могу?..
— Совсем веришь? Совсем, совсем? Без оглядки? Подумай, помолчи минуту. Много не говори. Только «да» или «нет». Молчи… Ну, теперь говори.
— Да.
— Тогда пойдём. Я с хорошими людьми говорил. Советовался. Сам думал. С отцом советовался. Такая загадка. Отец с другими стариками советовались, узнавали. Даже одно имя назвали. Вот он приезжал, совет привёз. Пойдём. Куда надо идти? В такое место, где загадки умеют разгадывать, да? Вот туда пойдём, сами всё расскажем. Тебе не страшно? Смотри.
— Страшно, но я не боюсь. Только кто станет нас слушать? Пустят нас туда?..
Дежурный смотрел с удивлением на эту странную пару. Сперва ему казалось, что они просто не понимают, куда пришли, эти двое: седобородый старик узбек и девочка-подросток.
Однако старик назвал фамилию начальника — видно, они и вправду пришли, куда хотели.
Дежурный звонил по телефону, говорил с какими-то людьми. А они сидели и невозмутимо спокойно ждали. Этому Оля выучилась у дедушки Шарафа: когда надо чего-то ждать — не кипеть, не волноваться, не рваться, а давать себе отдых. Выключаться, как плитка или лампочка, у которой выдернули вилку из штепселя, когда незачем зря тратить энергию.
