Господи, — монах неуверенно поглядел вверх. — Да ты никак услышал мои молитвы! Ну ты даёшь!
— Аллах всегда даёт, — наставительно сказал Сулейман из Кордовы и двинулся вдоль стены, ища ворота.
Ворота, конечно, нашлись — высоки они были и окованы толстыми листами хорасанского железа с великолепной узорной чеканкой.
— А иначе в наших краях нельзя — не враги нападут, так друзья, — вздохнул Отец Учащегося и, ухватившись за нарочитое кольцо, принялся колотить им по створке.
— Гости нечасто здесь бывают, — заметил бенедиктинец. — Кольцо-то, прямо скажем, совсем не блестит от людских прикосновений.
Тут в больших воротах вровень с человеческим лицом приоткрылись воротца малые, а оттуда высунулись огромные глаз и нос. Второй глаз, видно, не поместился.
— Кто такие? — спросили глаз и нос.
— Мы — безвредные путники бедные, — бодро и привычно заплакал Сулейман из Кордовы. — Шли в Мекку, как положено всякому доброму человеку. Так совершить хотелось хадж — на заду не сиделось аж! Но напали на нас злодеи, язычники либо иудеи, схватили нас, отобрали припас и сделали с нами в ярости дикой то, чего даже Умама не делала с Атикой!
Нос и глаз тут же исчезли — видимо, носу понадобилось задумчивое почёсывание. Малые воротца захлопнулись.
— Только бы сперва дали воды, — сказал монах из Абруццо. — А, кстати, что произошло между Умамой и Атикой?
Абу Талиб охотно рассказал эту чудовищную историю, но повторять её лишний раз не следует, ибо и без того слишком много зла и соблазна в мире. История выдалась не только чудовищная, но и длинная — и всё это время владелец дома решал судьбу несчастных странников.
Наконец снова отворились малые воротца, и было сказано:
— Хозяин всегда рад образованным людям. Он у нас и сам словечка в простоте не скажет, поэтому пожалуйте…
В больших воротах обнаружилась невидимая дотоле дверь, такая узкая, что странники сумели проскользнуть в неё только по одному, да и то монах мало не застрял. Если бы они были разбойниками, даже целой шайкой, то и шайке бы не поздоровилось: столько было во дворе вооружённых слуг. Аллах свидетель, им было что стеречь!
— Так, должно быть, и выглядел райский сад! — воскликнул брат Маркольфо.
— Не пригород ли Ирема перед нами? — восхитился Отец Учащегося.
— Ты прав, почтенный путник! — раздался звучный довольный голос. — Моё жилище так и зовут в народе — Маленький Ирем!
Навстречу странникам спускался с крыльца изысканный господин в белоснежной чалме и длиннополых шёлковых одеждах. Насурмлённые глаза его были подобны глазированным в сахаре зёрнам миндаля, щёки румянились, зубы свидетельствовали о несокрушимом долголетии, а волоски усов и бороды были уложены каждый своим, отличным от других, завитком.
— Друзья мои, приветствует вас прославленный Абу Факас!
— Ещё один прославленный словоблуд, — пробормотал про себя монах из Абруццо. — Господи, не многовато ли для меня?
Но ему пришлось всё-таки насладиться голубиным воркованием хозяина по самую тонзуру.
— Это мой дом, — продолжал великолепный Абу Факас. — Сколько, думаете, я за это окно заплатил? Я потратился сверх всех своих сил! Вы когда-нибудь видывали такое — тонко отделанное, резное? Полюбуйтесь на линии закруглённые, словно циркулем проведённые! Когда эту дверь открываешь, она скрипит, когда постучишь — она звенит. А кто её изготовил, друзья мои? Изготовил её Абу Исхак ибн Мухаммед аль-Басари, а это человек спокойный, пристойный, мастер достойный, руки его ловки, в работе легки…
Странники переглянулись — Отец Учащегося выразил глазами великое удивление, а монах-ференги — торжествующее ехидство: ну-ка, басурманин, побывай в моей шкуре!
— А видите это дверное кольцо? — продолжал Абу Факас. — Я его на базаре у мастера Имрана купил, три динара полновесных заплатил. А сколько в нём, друзья, меди — целых шесть ратлей, оно поворачивается пружиной тайной, необнаружимой…
Гости уже вошли в сени, когда хозяин воскликнул:
— О жилище моё! Пусть Аллах твою жизнь продлит и стены твои укрепит! Как основа твоя прочна! Как опора твоя сильна! Посмотрите, как покои в нём убраны и ухожены, где входы и выходы расположены. Ну, скорее спросите меня: как ты его заполучил, сколько хитростей ты употребил, чтобы закрепить его за собой? Был у меня в Багдаде сосед по имени Ахмед…
Монах и поэт, не сговариваясь, упали в голодный обморок, продолжая, впрочем, держаться на ногах — а это великое искусство ведомо лишь опытным бродягам и воинам. Они не слышали, на своё счастье, историю обогащения Абу Факаса — наверняка самую подлую и грязную. Время от времени сознание возвращалось к странникам, тогда они улавливали обрывки разукрашенной речи.
— Однако, настал обеда черёд — ведь время уже к полудню идёт! Эй, мальчик, подай таз и воду!
— О шейхи Шарахия и Барахия, кажется, радость приближается и выход из затруднения облегчается! — шёпотом воскликнул Абу Талиб.
Но не тут-то было. Пришёл слуга с тазом. Тут бы и руки помыть, но…
— Видите этого слугу? Он румиец родом, а вырос в Ираке. Подойди, мальчик, голову обнажи, подол подыми, ноги свои покажи!
Страдальцы с отвращением посмотрели на достоинства прекрасного мальчика и беззвучно зашипели от ненависти.
— А знаете, кто его купил? Купил его Абу-ль-Аббас, а продал ему Наххас. Мальчик, поставь таз и подай кувшин!
Хозяин взял таз, перевернул его, обвёл взглядом, постучал по нему и сказал:
— Посмотрите на эту медь — она как уголь пылает, как червонное золото сияет. Это медь дамасская, а работа ширазская, не на свалке я его подобрал — этот таз в царских покоях побывал. Спросите же, наконец, когда я его купил! Я в голодный год его купил и до вашего прихода хранил…
— Ага, — печально сказал Сулейман из Кордовы. — Представляю, как голодный халиф плетётся с последним медным тазом к скупщику цветных металлов…
А хозяин уже пел хвалу каменному кувшину:
— Он выточен из цельного куска! Посмотришь и скажешь сразу: этот кувшин подходит только к этому тазу, ну а таз сочетается ловко со всей обстановкой, обстановка подходит только к этому дому и ни к какому другому, дом же хорош только с этими гостями!
— Мальчик, воду подай скорей, на руки гостям полей! Видите эту воду? Она голубая, словно глаза котёнка, чистая, словно слеза ребёнка…
Монах и поэт вернулись в обморочное состояние. Глаза их закатились, но лица продолжали выражать самое почтительное внимание, а руки — совершать необходимое омовение.
— А это полотенце — из ткани джурджанской, выделки арраджанской. Я его в сундуке до сих пор держал…
Очнулись бедолаги, только когда перед ними возник наконец стол.
— Полюбуйтесь, какая на нём доска, насколько прочна она и легка, и какой красивой формы…
Наконец Абу Талиб сел на корточки и рявкнул:
— Стол, конечно, изрядный, да, но где же на нём еда?
Абу Факас отозвался:
— Сейчас! Поторопись, мальчик, принеси кушанье. Но обратите внимание: стол и его ножки — всё сделано из одного куска!
Абу Талиб не уступал:
— Ещё осталось поведать, перед тем как обедать, как и где этот хлеб выпекали, какую посуду брали, где пшеницу для него покупали, где носильщика для неё нанимали; молоть возили в какое место, в какой квашне творили тесто, какую печь разжигали, какого пекаря взяли! Ты ещё не сказал о дровах: откуда их
