Кого там только не было!.. Тридцать трех богатырей сменяла сценка с Бабой-ягой и Кощеем, в которой они обыгрывали весьма двусмысленные ситуации, потом появлялась Дюймовочка с Кротом, затем народные (вроде как) танцы, песни. Некоторые номера шли на бис.
Но для нас искусство было вторично. Мы ждали момента. Как опытные охотники, мы выбирали дичь, но не спешили ей навстречу. Дичь должна была дойти до кондиции.
Не поняли? Щас поясню.
Разудалый коллектив бравых богатырей с мечами, кольчугами и прочими причиндалами после выступления ломился за сцену, где для них был накрыт небольшой стол с большим количеством и богатым ассортиментом. Там они, сгрудившись в кучку и являя собой сюрреалистичную картинку, громко выпивали, крякали, ухали после каждой рюмки и вообще вели себя не совсем так, как предполагал А. С. Пушкин, когда писал сказку про богатырей, царя Салтана и белочку.
И вот когда градус настроения боевых, но размякших воинов достигал положенного, сзади тихонько появлялись мы и, дергая за кольчугу, просили: «Дя-а-а-аденька… А отдайте мне меч, пожа-а-алуйста». При этом глядя на верзилу снизу вверх глазами обманутого сенбернара. Не всякое богатырское сердце выдерживало подобное зрелище, а некоторые, просто чтобы отвязаться, выделяли нам свои боевые инструменты, сопровождая подарки непонятными для нас бормотаниями: «Ни хера страшного… По акту спишем…» Ведь всякий знает: чем страшнее воин в бою, тем он мягче после боя и водки.
Но надо сказать, что таких умных, с глазами подавившегося коалы, была не одна штука. Их была рать! И естественно, богатырей на всех не хватало, поэтому помимо определения момента нам еще приходилось и отгонять конкурентов. Самое лучшее отгонялось уже подаренными мечами. По себе знаю, раз получил по голове… Вообще детишки в период дележа добычи становились намного жестче древнерусских богатырей.
Когда стая богатырей оказывалась раздета напрочь, мы перемещались к следующим актерам.
Не, мы не страдали неудержимой тягой к собирательству актерских приблуд. Мы же, например, на выпрашивали у Бабы-яги ее ступу или у Кощея его яйцо, нанизанное на иголку. Нет, мы клянчили только то, во что потом собирались играть… Мечи, деревянные автоматы, пистолеты, щиты и прочее столь нужное в хозяйстве дело.
Как правило, после таких праздников матушка, несердито бурча, переставляла по квартире доспехи в течение долгого времени, но странное дело — перед следующим праздником проводов зимы весь реквизит куда-то исчезал. Мистика какая-то.
Как-то раз мы играли в фашистов и, понятное дело, наших. Но была маленькая незадачка: накануне нам удалось выпросить несколько мечей, щитов и еще чего-то, а вот деревянное современное оружие перехватили наглые конкуренты. Мы, конечно, их догнали, но в честном бою победило современное оружие.
— Ничё, — утешали мы себя, — пусть это будут ножи!
— А чё?! — орал Вадик. — Я в кино про войнушку видел, что у разведчиков были ножи!
То, что полутораметровый меч мало походил на нож разведчика, его мало волновало.
В общем, мы порешили так: я и Вадик — это наши. Остальные двое — фашисты.
…Картина, достойная зело непонятного Пикассо или загадочного Малевича: на полянке огроменными деревянными мечами рубится малышня с криками:
— А вот тебе, Гитлер, от советского разведчика!!!
— Ой! Я не Гитлер!
— Получай, Борман!
И мечом ему по тыкве…
Когда отгремели бои, мы отошли от азарта и победившие фашизм на отдельно взятой полянке оглянулись, то заметили, что народ, на фиг забросив свои театральные кривляния, водку и закусь, сгрудился на краю поляны и, затаив дыхание, боясь заржать и спугнуть, растянув улыбайки ажно до треска, смотрит на нас весьма любопытственно, сдерживаясь из последних сил.
Ибо зрелище фашиста и бойца Красной армии в кольчуге и с богатырским мечом не всякий нормальный человек выдержит.
…Прошло-то всего ничего… Четвертак… А как все изменилось! Эх, б…
Это физкультура, сынок!
А вы, три раза тьху, ломали себе когда-нить руку? А руки? Нет? Ну и славненько. А я вот ломал. Вообще было б странно, если бы я, прожив такое неспокойное детство, да и не сломал себе что-нить.
Случился сей чудный случай в четвертом классе на уроке физкультуры. Физкультура переводится как физическая культура. Но у нас, благодаря физкультурнику, редкостному по тем временам раздолбаю, это была еще и лингвистическая культура. Молодой физкультурник, никак не желая гордо нести бремя и высокое звание советского учителя, периодически с уклоном в регулярность это звание порочил как мог. Порочил как целыми словами, так и междометиями. Поведением тоже порочил иногда. В общем, человек был прекрасно-духовный, образованный, чем он и пользовался: поепывал в свободное от работы время нашу молоденькую математичку, отчего та периодически допускала ошибки в формулах и мечтательно смотрела в окно, где работал сваезабивочный станок.
Так вот, этот самый наш неудержимый затейник-физкультурник как-то решил, что в спортзале нужен канат. Ибо такие обезьяны, как мы, должны развиваться соответственно.
И вот канат повешен, внизу лохматый конец завязан на огромный узел и сам канат уходит вверх, куда-то в сумеречную высь школьного спортзала.
Не буду утомлять вас буквосплетением, скажу только, что я сверзился вниз на полпути к потолку. Внизу меня поджидала гостеприимная голова физрука, на которую я красиво и спланировал. Когда физрук обрел сознание, речь его была краткой, но емкой. Проведя расфокусированным взглядом по канату снизу до самых до небес, он изрек весьма простой фразеологизм: канат накуй!
С тех пор в школе каната не было.
Со следующим своим ноу-хау учитель был крайне осторожен. Оставаясь после уроков, он что-то вымерял на полу, чертил там же, потом переносил расчеты на бумагу, хмурил брови, опять рисовал на полу. Когда он заходил в тупик с расчетами, звал на подмогу математичку, которая радостно помогала ему на матах решать непростые задачи.
Наконец спустя две недели проект обрел зримые очертания и был запущен в работу. Результатом совместных физкультурно-математических усилий стал турник. Но, видать, ошибка в расчетах все-таки была, ибо и без Фрейда было понятно, о чем думал физрук. Турник доставал до второго этажа.
Я не вру, господа. Второй этаж в спортзале был балконом, который проходил по периметру зала, и вот как раз до этого балкона и был турник.
Когда директор школы первый раз увидел эту металлоконструкцию, он задрал голову вверх, громко поскреб ногтями лысину и молвил: «Да-а-а… А в Париже-то башенка поскоромнее будет…»
Вот с этой вот «башенки» я и изволил свалиться. Как-как… Да просто. Начал крутить солнышко, тут ладошки и разжались. Мое глупое тело, пролетев немного параллельно второму этажу, животом вниз и ногами вперед смачно чавкнулось далеко за маты, прямо на окрашенный деревянный пол. Ну и нос разбил.
Больно не было, тока пальцы плохо шевелились. Было смешно и забавно.
Вечером родители отвели меня к врачу, который без базара наложил мне на одну руку гипс, а вторую отправил не рентген.
Еще дальше вечером в квартиру робко постучала сладкая физкультурно-математическая парочка. Видать, им все-таки кто-то сказал, что я чой-то там себе повредил. Понятное дело, не кексов они принесли с апельсинами и не по доброте душевной за здоровьице мое пришли побеспокоиться, а пришли провентилировать общую обстановку, так сказать, настроение, царившее в головах моих родителей. Ибо за одного покалеченного на уроке мальчика можно получить много-много разнообразных пиzzдячек. Больше всех волновался физрук, а математичка просто так, тихо по-женски бздела за коханого.
