эта модель пробудит в вашей душе все страсти которые дают произведению истинную жизнь!
Стон вырвался у меня из груди и я упал в кресло, с ужасом глядя на Изабеллу.
Она продолжала:
— Я отдалась вам, и вы, веря в мою любовь, воплотили в этой картине весь талант, данный вам природой. Я хотела этого и достигла своей цели. Что это была за цель? Я вам сейчас скажу! Я принадлежу к числу женщин, ненавидящих пошлые страсти, в которых вы, наивные, думаете найти счастье!… Я хочу богатства, славы, хочу быть царицей! Я хочу добиться могущества… У меня нет сердца… Я не знаю даже, что это такое. Что же касается любви, то я знаю себя и не боюсь ее плена. Почему я такая? Потому, что моя мать умерла с горя, когда ее оставил человек, которому она отдала всю свою молодость! В этот день я поняла жизнь. Не думайте, что с подражаю драматическим героиням, мечтающим только о мщении… Я не хочу мстить за мою мать… Ее смерть была предостережением. Я помню его, вот и все!
Она говорила без гнева, без горечи, ровным голосом, и каждое слово этой ужасной исповеди падало на мой мозг точно капля раскаленного свинца…
Но в то же время я любовался ею!
— Вы умны, — продолжала она по-прежнему спокойно, вы меня понимаете, не так ли?… Я пожелала, чтобы моя красота поразила всех, чтобы ею восхищались! Мне не хотелось медленно подниматься шаг за шагом по ступеням лестницы к заветной вершине. Это не для меня… Я сделала из вас художника… Я вас потрясла любовью, которая убила вас… Свеча погасла, и теперь я говорю вам: «Я вас не люблю». Я свободна, и лорд С., который приходил вчера и который меня сейчас ждет мой любовник!
— Я убью тебя!
Я бросился к ней, сжав кулаки.
Она спокойно сложила руки на груди. Она знала, что я не убью ее. Мои руки опустились, и слезы отчаяния брызнули из глаз. Я выслушал ее оскорбительное признание и не раздавил ее, как гадину!
Между тем она снова заговорила.
— Вы понимаете, что лорд С. не может оставить в ваших руках картину, афиширующую узы, связывающие меня с вами. Вот почему мне нужен этот портрет, и я хочу, чтобы вы согласились сегодня на то, от чего отказались вчера!
Я умолял, я рыдал, я валялся у нее в ногах, я говорил ей о моей безумной страсти…
А она, по-прежнему спокойная, повторяла одно: «Я хочу»… Я подбежал к столу, схватил перо и написал несколько строк.
— Если ты так хочешь, — крикнул я, — то я отдам тебе эту картину!
— За какую цену?
…На этих словах Марсиаль запнулся и покраснел. Ему стыдно было продолжать.
— Она сама назначила цену, — сказал он наконец, — я продал ей эту картину, и она заплатила мне… той же монетой, которой должна была платить своему новому любовнику за роскошь и удовольствия.
Она ушла…
Тогда я почувствовал стыд, самый жгучий в моей жизни и самый ужасный… Я сознавал свою подлость, но что всего ужаснее, я не раскаивался!
Когда она ушла, я упал на колени, как бы желая поцеловать следы ее ножек… Когда я выпрямился, то увидел в нескольких шагах от меня что-то белое… Я протянул руки!…
Это было письмо моей матери, которую я забыл… которая задрожала бы от отчаяния, увидев своего опозоренного сына…
Я взял письмо и долго глядел на него. Инстинктивно я поднес его к губам, но поспешно отдернул… Нет, мои губы недостойны были прикоснуться к этим строкам, написанным честной женщиной!
Я даже не решался сломать печать. Мне казалось, что в нем заключается мое проклятие.
Наконец я распечатал его.
О! Если бы гром ударил над моей головой, я не был бы поражен более ужасно!
В письме было несколько слов, написанных дрожашей рукой:
«Дитя мое, дорогой Марсиаль, приезжай скорее… Мы погибли, и я умираю!»
Я вскочил, как безумный. Нет! Я ошибся! Я не так прочитал! Это невозможно. Как! В то время, когда эта презренная женщина… А моя мать умирала в отчаянии…
Что значили эти слова: «Мы погибли!…» Не все ли равно! Я не мог колебаться, надо было ехать, не медля ни минуты!…И, поверите ли вы, что неблагодарный сын должен был употребить всю силу воли, чтобы не ждать… чего?…
Того, что, может быть, она вернется еще, она, куртизанка, сто раз повторившая мне:
— Я не люблю тебя! Я не люблю тебя!
Да, я еще ждал ее, тогда как моя мать, ломая руки, звала меня! Это отвратительно!… Это исповедь…
Борьба была долгой и тяжкой…
Наконец я бросился на почту, и два часа спустя уже ехал в маленький городок, где жила моя мать…
Но прежде чем оставить мастерскую, я положил на стол, на видное место, записку:
«Жди меня, я люблю тебя!…»
Тем не менее, по дороге со мной случилась странная метаморфоза, но, увы, мимолетная! Я забыл эту роковую страсть, и все мои мысли вернулись к прошлому…
Я вспомнил об отце… И вот до чего я был поглощен своею страстью… Я даже забыл последние письма матери…
Уже восемь или десять месяцев она не получала от него никаких писем. Где он был? Она не знала, только предполагала, что он в джунглях Индокитая и что оттуда не было возможности писать.
Она ничего не говорила о своих мучениях, а я, погруженный в свою страсть, я ничего не хотел знать!
О, каким долгим казался мне путь!
Наконец на третий день утром я увидел вдали городок, в котором пришло мое беззаботное детство!… О! В эту минуту я совершенно забыл Изабеллу… Я видел только остроконечную колокольню, крытую черепицей, крест которой чернел на безоблачном небе…
Наконец экипаж остановился. Я приехал!…
Дверь отворилась. Старая Сусанна, которую мы звали просто Санна, глядела на меня полными слез глазами.
— Не шумите так!… — прошептала она. — Или вы хотите убить ее?
Сердце мое сжалось так сильно, что мне показалось, что я сейчас упаду.
Но старая Сусанна поддержала меня.
— Мать… В опасности… Скажите… Скорее! — едва мог прошептать я.
— Ах, господин Марсиаль, мы уже целые сутки ждем вас! Как вы запоздали!… Впрочем, может быть, дороги плохие… Но я боялась, что она умрет, не дождавшись вас…
Сусанна открыла дверь и подтолкнула меня вперед.
Я увидел белую постель… и на ней какую-то иссохшую фигуру… и я упал на колени:
— Мама! Мама!
Слабая рука дотронулась до моего лба.
— Ты видишь, Сусанна, — сказал тихий голос. — Он приехал.
Это «он приехал» — было упреком. Старая служанка сомневалась во мне. Я испугался и смутился в одно и то же время, мне казалось, что, несмотря на расстояние, она угадала причину моего опоздания.
Я осмелился поднять глаза на мать.
Страшная перемена произошла в ней. Сомнений не оставалось: это была смерть!
— О! Прошу тебя, — прошептала она, — поди сюда, я обниму тебя… от всего сердца… как прежде…
Она взяла меня за щеки, как ребенка, и я почувствовал на моем лбу ее холодеющие губы.
— Что случилось? — спросил я.— Ты давно больна? Почему ты не позвала меня раньше?
— Ш-ш… — прошептала она, — не говори так громко. Моя. бедная голова стала так чувствительна… не сердись на меня за это!… Но говори, только тихо… совсем тихо…
